48 минут, чтобы забыть. Фантом
Шрифт:
Фигура парня тут же появляется в дверном проеме, заполняя его почти полностью.
— Звала? — спрашивает он.
Я оглядываюсь на Рейвен. Та недовольно хмурится:
— Помоги поднять воду по лестнице. До общей комнаты, пожалуйста. Дальше мы сами.
— Без проблем, — отвечает Шон и подхватывает оба ведра, будто они ничего не весят.
У Рэйвен тут же темнеет лицо.
— Да уж, спасибо, — цедит она, провожая его недовольным взглядом. Опускается на корточки и принимается тыкать палкой угольки в печке.
— Если тебе нужна помощь, — говорю я, — что-то отнести или поднять, обращайся.
— О, я не сомневаюсь, — качает она головой. — Этот уж точно.
Я усаживаюсь поудобнее, сложив руки на груди, недовольно на нее глядя.
— Каждый раз, когда ты говоришь о нем, у тебя даже голос меняется. За что ты так цепляешься?
— Да не цепляюсь я, тебе кажется.
— Ведь это же Шон, — смеюсь я. — Господи, да в его поведении даже придраться не к чему.
— Этим и раздражает. Будь он хоть чуточку менее идеальным, было бы легче его присутствие переварить. Не в моем вкусе.
— А кто в твоем? — вырывается случайно, но я затаиваю дыхание, ожидая ответа.
— Никто. Я предпочитаю свободу, — отвечает Рей. Пару минут мы молчим, каждая занимаясь своим делом, как вдруг она добавляет: — Только посмотри, — и, кивнув в сторону коридора, кривится, словно увидела что-то непристойное. — Разве такой может нравиться?
Я оборачиваюсь и внимательно разглядываю вернувшегося Рида, словно за прошедший месяц что-то в нем могло измениться. Весь его вид буквально кричит в противовес ее реакции — широкие плечи, мужественный подбородок, идеальный рельеф мышц, который весьма соблазнительно просвечивает сквозь тонкий джемпер. Да весь он настолько ладно сложен, как будто его талантливый скульптор создавал. Хочется подойти и потыкать, настоящий ли.
— Ты уверена, что мы говорим про одного и того же Шона? — удивленно вопрошаю я, пытаясь уловить логику ее мыслей.
— Если ты имеешь ввиду того, в котором все слишком, то да, — невозмутимо отзывается Рейвен.
— Разве красоты может быть слишком?
— Если человек страдает от нее, вполне.
— То есть?
— Забудь, — Рейвен отмахивается.
Некоторое время мы молчим, а потом она все же хватает ведро воды и тащит наверх. Самостоятельно.
К вечеру начинается дождь и поднимается ветер. Театр ежится, скрипит оконными рамами и недовольно стонет. Но несмотря на погоду и осознание, что наше спокойствие — лишь короткая передышка, всех охватывает радостное возбуждение.
Едва удерживая блюдо, до верху заполненное горячим ароматным картофелем, я застываю у входа, опираясь плечом на дверное ребро, и любуюсь, понимая, что мы впервые ужинаем все вместе. В эти стены медленно возвращается жизнь.
Оказывается, что бесконечное бормотание и копошение может успокаивать; там, где собирается компания больше трех, всегда теплее, а ароматы свежеприготовленной еды, заполняющие каждый угол крошечной спальни, могут радовать не меньше, чем запах Рождества.
Даже Джесс оттаивает, становясь чуть менее хмурым и сосредоточенным, и перестает копировать Ника — все равно его недовольный прищур ему никогда не превзойти, — даже вклинивается в общие разговоры парой реплик — получается почти не высокомерно, немного едко, разве что. Ник смотрит на него с одобрением, улыбаясь лишь глазами.
Со стороны может показаться,
Если присмотреться, можно заметить их почти бессловесные диалоги, пересечение взглядов, будто в поисках одобрения, едва уловимые жесты, вроде руки на плече. А большего, видимо, и не требуется.
Отогнув край одеяла, Джесс выглядывает в занавешенное окно. Проверяет, все ли спокойно, и возвращается за стол к остальным.
Арт как обычно извергает бесконечные словесные потоки, Ник, соскучившись по его болтовне, выглядит так, будто ему это до безумия нравится — то есть крайне недружелюбным и хмурым, а все происходящее кажется таким естественным, будто мы одна большая семья. Громкая и галдящая, драчливая и вечно чем-то недовольная, а еще самая настоящая.
Перекинув ноги через подлокотник соседнего кресла, Кавано доказывает что-то, только я абсолютно не понимаю, о чем спор.
— С детства мальчики дергают девочек за волосы и бегают за ними, пугая ящерицами. Те в свою очередь обзывают их вонючками. Закон гендерного равновесия.
Шон смотрит на него исподлобья. Ворошит короткие русые волосы и ведет плечом:
— Тебе не кажется, что мы уже давно не в том возрасте?
— О, еще как в том. Просто мы юность просрали. Пока другие задирали девчонкам юбки, мы драили казармы. Испорченное детство, брат. Это на всю жизнь травма.
Я бросаю мимолетный взгляд на два пустующих места. Возле Джесса и справа от Ника. Он кладет руку на спинку свободного кресла, сжимая пальцами бордовую потертую обивку. Я чувствую, стоит сесть с ним рядом, но щеки покрываются предательским румянцем. Чтобы скрыть смущение, принимаюсь раскладывать тарелки, пытаясь потянуть время. Кто-то неосторожно задевает меня локтем.
— А мне кажется, все это глупости, — протолкнувшись мимо, Рейвен деревянно опускает на стол банку с ложками. Те, подпрыгнув, звенят. — Все это придумали маркетологи, чтобы втюхивать наивным идиотам всякую чепуху. Это просто гормоны. Их можно контролировать.
Она бесцеремонно плюхается около Ника, а я стискиваю зубы, браня себя за нерешительность, и с досадой сажусь напротив.
— Как и чувства? — вдруг вмешивается Шон. — Их тоже можно?
Арт посылает мне многозначительный взгляд, который невозможно не заметить, и, сделав дугу глазами, возвращается к Рейвен.
— Бьюсь об заклад, ты терпеть не можешь зимние праздники, — говорит он. — От Рождества и заканчивая Днем Всех Влюблённых.
— Очевидно.
Она пододвигает тяжелое блюдо к себе и накладывает несколько дымящихся клубней на тарелку.
— Ты не ответила на мой вопрос, — вдруг настаивает Шон.
— Разумеется, можно, Рид, — отвечает девушка с набитым ртом. — Жаль, учимся мы поздно. Приходится потом терпеть последствия. Кто готовил? Это так вкусно.
— Я, — подобрав то, что вывалилось, и затолкав в рот, отвечает Арт.
— Серьезно, ты? Это же просто божественно!
— Не веришь? — изгибает он светлую бровь. — Детка, разве я стал бы лгать о чем-то столь святом, как еда?
Все одновременно смеются.
— Ник говорил, что Виола готовит не очень, но ни разу не упоминал, что Кавано — прирожденный повар, — не унимается Рейвен.