48 минут, чтобы забыть. Фантом
Шрифт:
Платье тоже безнадежно испорчено и испачкано. Оно висит лохмотьями, открывая голые ноги. От юбки почти ничего не осталось, словно ее изорвала стая бродячих собак.
— Кажется, я сделал огромную ошибку, — говорит Ник, но не смотрит мне в глаза. Больше не смотрит, и я резко просыпаюсь.
Кто-то с силой пытается меня растолкать. Я открываю глаза. Джесс трясет меня за плечо. Его лицо белое, как мел. — Быстро. Это единственное, что успевает он сказать перед уходом.
Молча вскочив с кровати, я натягиваю куртку и шнурую ботинки. Связываю волосы в хвост растянутой резинкой.
Остальные
В абсолютной тишине, без всяких объяснений мы спешим вниз следом за прыгающим светом фонарей. Джесс уже придерживает дверь, чтобы все могли выйти. Ко входу подогнаны три машины.
— По двое в каждую, — командует он.
Снаружи дует сильный ветер, так, что дыхание перехватывает. За все дни я впервые после побега оказываюсь на улице. Небо черное, как бездна.
Я тяну ручку одной из машин, чтобы открыть дверь, и вдруг понимаю, что карта памяти, на которую перенесены последние главы дневника — вся наша с Ником история, осталась в спальне. Спрятана под полом, между рассохшимися досками.
Внутри подымается паника.
— Джесс, — кричу я, оборачиваясь, но ветер швыряет слова в сторону. Я даже не уверена, что кто-то их расслышал.
Дюжина прядей вырывается из-под резинки и сечет лицо. Волосы бросает в глаза, рот, и в темноте не разглядеть, кто из парней где. На объяснения не остается времени. Я хватаю с сиденья фонарь и мчусь обратно. Кровь стучит в голове так сильно, что я не слышу ни ветра, который ударяется в спину, ни стука собственных шагов. Луч света дрожит в руках, освещая опустевший холл, который кажется вдвое больше, чем прежде. Именно сейчас, когда я внутри тёмного брюха театра одна, он снова становится призраком. Все его голоса замолкают. Даже скрипа ступеней не слышно больше.
В спальне еще чувствуется тепло человеческого дыхания. И оттого она кажется пугающе пустынной. Отодвинув матрас в сторону, я вырываю рассохшуюся половицу и засовываю под пол руку.
Вскрикиваю, загоняя несколько заноз под ногти, но все же нащупываю карту памяти и прячу в карман. И тут сквозь завешенные ветошью окна мелькают огни фар.
Моя гигантская искривленная тень тоже вскидывает голову. Она не хуже меня усвоила, что жизнь теперь зависит от того, насколько ты внимателен.
И быстр.
Я бросаюсь вниз. Мои ноги бесшумно движутся по лестнице, будто я не иду, а лечу над полом. Десять ступеней, семь, четыре. Передо мной дверь, отмеченная красным крестом, ярким, как человеческая кровь. Я гашу фонарь, толкаю ледяной металл. Внутрь тут же врывается ветер, так что на секунду приходится зажмурить глаза. И вдруг понимаю, что дорога пуста.
Все уехали.
А потом появляется звук, на который не обратил бы внимания обычный человек, но который пугает меня до дрожи в коленях. Шершавый шелест колёс. Колонна машин, следующая вдоль дороги.
Они так близко, что по коже ползут мурашки.
Делаю шаг назад. Выдыхаю.
Темнота спереди и сзади.
Запрокидываю голову и смотрю на звезды, пытаясь успокоиться. Глаза слезятся, и я не уверена — от ветра или от беспомощности. Взгляд смазывается влажной пеленой, растягивая светящиеся точки. Звезды будто живые. Я опускаюсь на корточки. И вдруг понимаю,
Из темноты, сбоку от черного входа выруливает черный внедорожник. Тихо, словно крадущаяся кошка. Фары выключены, и он сам напоминает тень. Когда корпус машины ровняется со мной, я подскакиваю, радостно размазывая по щекам слезы. Потому что сначала кажется, что это Ник. Но нет. В темноте не заметно сразу, что человек за рулем гораздо шире в плечах. Джесс. Он нетерпеливо постукивает костяшками пальцев по стеклу. И мне не нужно другого приглашения.
Я не знаю, где мы находимся. Асфальт на дороге растрескался, дорожная разметка стерта, а огней города не видно на много миль вперед. Граница между небом и землей этой ночью сливается, так что пустота вокруг кажется необъятной. Даже луны за облаками не видно.
Фары рисуют на дороге две несимметричные полосы света. Мы сидим в машине и ждем, когда появятся остальные. Джесс на меня не смотрит, но я и так чувствую его невысказанные вопросы, душащие и давящие в тесном помещении, почти вызывающие клаустрофобию. Мало того, что из-за меня мы отстали, так ему еще и слушать всхлипывания пришлось. Наконец, Джесс поворачивается. Глаза его черные, словно сквозь стекла машины в них просочилась внешняя темнота.
— Я здесь ни при чем, — не знаю, зачем оправдываюсь я. Видимо, его присутствие так влияет. — Я не то чтобы из театра не выходила ни разу, у меня даже телефон отобрали!
Снова воцаряется молчание. Я пытаюсь смотреть в окно, но вокруг только ночь. Даже глазу зацепиться не за что.
— Да, и спасибо, — шепчу я, стараясь вложить в это слово гораздо больше, чем оно может вместить.
— Не за что, — отвечает Джесс, и это наш самый дружелюбный разговор за все время.
Мне столько хочется у него спросить, начиная с того, как он попал в Коракс, и заканчивая причинами, по которым остался сейчас, но такие вопросы подразумевает некую откровенность, которую ни он, ни я не можем себе позволить. Чтобы убить гнетущую тишину между нами, я тихо прошу: — Расскажи о дне побега. Пожалуйста.
Джесс задумывается, проводит пальцами по коротким волосам и протягивает руку к начатой пачке «Мальборо». Достает сигарету, крутит в пальцах, а потом засовывает обратно.
— Мне позвонила Рейвен, — говорит он, делая длинную паузу перед тем, как продолжить. Я внимаю каждому слову, стараясь даже дышать через раз, чтобы не спугнуть столь редкую для него откровенность. — Тогда я еще не знал, что они с Ником бежать собираются. Попросила приехать как можно скорее и тут же положила трубку.
— Значит, Рейвен раньше всех узнала, что что-то пошло не так? — спрашиваю я, развернувшись к нему корпусом.
— Наверное. Она Хейзу помогала, вечно у него под ногами крутилась, спрашивала что-то, в каждую дыру лезла. С первого дня в Кораксе казалась мне подозрительной. Какой-то не такой. Вроде одна из нас, но руководство относилось к ней иначе, да и в лаборатории ее любили. Она там была этаким «своим парнем».
— Своим парнем? Постой! — И вдруг меня осеняет: — Та запись с камер наблюдения в Кораксе. Парень-лаборант, слишком мелкий на фоне остальных. Мне даже жаль его стало. Выходит, это был совсем не парень?