6:0 в пользу жизни
Шрифт:
— Ты что, не понял, кто с Сильвой разговаривал? — папа начал сердиться.
— Что, сам? — и я непроизвольно посмотрел наверх.
— Вот именно, что сам, — ответил папа.
Возникла пауза, но молчать было нельзя, время тикало, деньги шли.
— Я с ним высокомерно не говорил. Он предложил мне перевод в Красное Село, я попробовал отказаться, но он сказал, что решение уже принято и я взял под козырёк. Вот собственно и всё.
— Но Сильва представила это совсем иначе.
— Папа, если хочешь, я ей напишу письмо и попробую всё объяснить.
— Ладно.
В это время в телефонной трубке раздался скучный голос телефонистки:
— Ваше время истекло.
Теперь я уже не знал, надо ли готовиться к отъезду из Сары-Шагана. Однако, через два месяца в нашу часть пришёл приказ о моём переводе и в конце декабря 1978 года я прибыл в войсковую часть 14108.
Через месяц в Ленинград пришёл контейнер с домашним скарбом, я пошёл к командиру части с рапортом о предоставлении служебной квартиры, надеясь, что мне, хотя бы, дадут место для разгрузки прибывшего контейнера. Мне, действительно, разрешили разгрузить контейнер в пустующую трехкомнатную квартиру, которую спустя неделю предоставили для заселения. Так я оказался на восемь лет жителем военного городка между Пушкиным и Красным Селом, состоящим на тот момент из одного жилого дома и одного общежития.
Был май 1979 года, когда папа в письме сообщил, что со мной хочет встретиться генерал Клебанов, который через месяц будет в Ленинграде. Я позвонил генералу и Вениамин Самуилович пригласил меня приехать к нему в гостиницу «Европейская».
Я надел свою новую военную форму, где-то раздобыл бутылку коньяка и отправился в гости к генералу.
Номер гостиницы, в котором остановился Клебанов, меня поразил. До этого я не видел гостиничных номеров, в которых была бы не одна комната, а целых две.
В большой комнате, на большом круглом столе громоздилась батарея бутылок с невиданными этикетками. Мой коньяк, присоединенный к этому набору, выглядел как и я сам в компании с генералом и несколькими полковниками.
Один из них, какой-то весомый тыловик в Ленинградском военном округе суетился, подготавливая застолье.
Но больше всего меня поразили не иностранные алкогольные напитки, а то, что в номере у Клебанова стояло не менее двадцати бутылок пепси-колы, которую только что начали производить в СССР. Одна бутылка «пепси» емкостью 0,33 литра стоила 45 копеек, то есть дороже, чем полулитровая бутылка жигулевского пива. Пить «пепси» могли только богатые советские люди.
Я вёл себя скромно. Не пил ничего спиртного, выпив только одну маленькую бутылочку «пепси», которую пробовал второй раз в жизни. Клебанов тоже не пил крепких напитков, поглощая «пепси» в фантастических, как мне казалось, количествах. Зато полковники, суетившиеся вокруг генерала, поглощали всё от выпивки до закусок непрерывно, становясь красными на лицо, но привычно не пьянея после выпитой полулитры.
В самом начале нашей встречи, когда ещё не началось общее застолье, генерал спросил как мои дела.
Я ответил:
— Спасибо за помощь.
Клебанов ответил:
— Дальше будет лучше. Мы тебя переведём, не волнуйся.
Больше мы к этой теме не возвращались.
Я недоумевал, для чего меня позвал Клебанов? Решив, что он просто соскучился по родному человеку, я принял его гостеприимство как должное. С этим и ушёл.
Новая гроза разразилась через неделю.
Сильва вновь позвонила моим родителям и возмущалась тем, что я оказался неблагодарным по отношению к ним. Ей и Вене, говорила Сильва, стоило больших трудов решить с маршалом вопрос о моём переводе, а я даже никакого подарка, никакой благодарности не принёс. Как будто так и должно быть.
Родители мои были в растерянности.
Бедные мои, наивные родители.
Из таких, как мой папа, как раз и должно было возникнуть «новое поколение советских людей — строителей коммунизма». И не их вина, что большинство других жило совсем по иным законам. Папа не предполагал, что мой перевод в Ленинград, да ещё с участием главкома, стоит денег и все об этом знают.
А когда Клебанов согласился помочь моему переводу, у него и подозрения не было, что папа не знает стоимости этой услуги.
И вот я, воспитанный своими родителями, с бутылкой коньяка стоимостью в восемнадцать бутылочек «пепси», пришел в гости к помогавшему мне генералу, чем вызвал у генерала, по крайней мере, недоумение.
С другой стороны, генеральша Сильва Клебанова не догадывалась, что так мы поступаем не специально, что мы просто не знаем, не умеем, да и, по большому счёту, платить-то не с чего.
Мама с папой решили, что Сильва возвела напраслину и после этих событий бывшие друзья долго не общались.
Через десять лет внезапно умер Вениамин Самуилович Клебанов. Еще через год развалился СССР, а через два года Сильва навсегда уехала в Израиль.
Вскоре и мои родители переехали в Израиль и стали жить с Сильвой в одной небольшой стране, хотя и на приличном, по израильским понятиям, расстоянии друг от друга: Но это расстояние не помешало им начать новый круг общения.
И вот, через восемнадцать лет после моей первой встречи с Клебановыми, мы приехали по приглашению Сильвы в её небольшую двухкомнатную квартирку в Беер-Шеве.
За накрытым Сильвой столом сидим, общаемся, вспоминаем жизнь в России. Я догадываюсь, что Сильва из своего израильского далёка теперь смотрит на произошедшее между нами нескольку иначе.
— Очень хорошо, что Веня тогда сумел помочь Саше перевестись в Ленинград, — говорит она, пододвигая к себе блюдо с начатым тортом.
Мама кивает, как бы соглашаясь со своей давней подругой, однако внимательный наблюдатель может заметить, что у неё слегка поджаты губы — явный признак несогласия с тем, с чем она только что публично согласилась.