6:0 в пользу жизни
Шрифт:
— Не надо ей улыбаться, извиняться и оправдываться, — продолжила жена мой инструктаж, — твоя задача — получить с нее деньги и выгнать ее из твоей квартиры.
— Вам легко говорить, — слабо трепыхнулась сестра, — А я так не умею.
— А тебе надо суметь! — жестко возразили мы хором.
Стены подъезда, в котором находилась квартира, принадлежащая сестре, были разрисованы от пола до потолка, свет в подъезде отсутствовал, входная дверь держалась божьим духом. Это было так непохоже на столичные Иерусалим и Тель-Авив, но, в отличие от маргинальных районов родного Санкт-Петербурга,
Квартира, в которую мы вошли, показалась нам продолжением подъезда.
Можно было бы предположить, что обитатели квартиры собираются вскоре отсюда переезжать, если бы, наряду с коробками и вещами, громоздящимися повсюду по углам, такой же бедлам не продолжался на столах, в шкафах, на кухне и в открытом, почему-то, холодильнике.
Впрочем, в этой трехкомнатной (по российским меркам) квартире обитала сейчас только одна женщина, вид которой вызывал недоумение не меньшее, чем вид ее жилища.
Худая, обряженная в длинную юбку и в бесформенную кофту, женщина надела на свою голову светлый платок, украшенный по краям длинной восточной бахромой. В отличие от религиозных еврейских женщин, укрывающих платком только свои волосы, обладательница столь странного наряда обмотала этим платком еще и шею. Заметив наши недоуменные взгляды, она поспешила пояснить, что надела этот платок из-за больных ушей.
Я в первый момент не придал особого значения этому обстоятельству, поскольку меня беспокоило то, что сестра с самого начала разговора взяла неверный тон, как бы извиняясь на наше неожиданное вторжение.
Она, как-то виновато улыбаясь, вроде бы пыталась договориться с жилицей о выплате ею задолженности и освобождении квартиры.
— Вы понимаете, — говорила она, — я ведь тоже снимаю квартиру, у меня самой двое детей…
В общем, уши у моей сестры были доверчиво растопырены в ожидании лапши, которую предполагалось на эти уши развешивать. Такое развитие событий нас никак не устраивало.
Я, не снимая черных очков (хотя освещенность в этой квартире — помойке вовсе не способствовала их ношению), взял табурет и сел напротив женщин, зато моя жена извлекла из сумки фотоаппарат и стала фотографировать все вокруг, начав, естественно, с этой лахудры в платке.
При первой же вспышке фотоаппарата та подскочила как ужаленная:
— Почему вы меня фотографируете, — закричала она, — я не давала разрешения здесь фотографировать!
— А вашего разрешения и не собираются спрашивать, — вмешался я, предваряя слабый лепет моей сестры.
— А кто вы такой? — кинулась она в атаку на меня, — Что вы здесь делаете?
— А это вас не касается, — твердым голосом ответил я ей, — Я нахожусь здесь по просьбе хозяйки квартиры и уйду вместе с ней.
— Я пока еще живу здесь и не позволю… — конца ее фразы никто уже не услышал, потому, что перекрывая её вопли я заорал:
— Ты сейчас будешь делать то, что я тебе говорю, — и, уже сбавляя тон, распорядился, — Возьмите бумагу, ручку и я вам продиктую текст расписки.
К нашему немалому удивлению, она в точности выполнила мою команду и теперь вопросительно смотрела то на меня, то на сестру.
Я принялся диктовать.
— Пишем, я, фамилия, имя и отчество, если не забыли, как это будет по-русски …
И, сидя напротив,
«Значит Алла Нестеренко, — подумал я. Как же это тебя в Израиль-то занесло, с ридной нэньки Украйны»?
— Пишем дальше. Обязуюсь в срок до … Какого числа? — спросил я, обращаясь к сестре.
— Она мне не позже пятого числа должна переводить деньги, — ответила сестра.
— Значит, пишем: в срок до пятого апреля, — продолжил я диктовать Алле Нестеренко текст ее расписки.
Та продолжала писать под диктовку, безропотно достала свой таудат зеут[19], вписала в расписку номер удостоверения, затем — сумму долга. Процесс составления расписки несколько застопорился, когда сестра стала уточнять размер задолженности за свет и за газ.
В этот момент ко мне подошла жена и отозвала в сторону.
— Смотри, — шепотом сказала она, — на столе стоит Коран, на диване раскрытая книга — это тоже Коран, но уже на русском языке и повсюду у нее валяются кассеты с арабскими надписями.
Я, отвернувшись от занятой подсчетами Нестеренко, поднял на лоб свои темные очки и принялся разглядывать раскрытую книгу, лежавшую на диване. Книга это, возможно, и не являлась Кораном, но, безусловно, была книгой исламской. Аудиокассеты с надписями из арабской вязи тоже, по всей видимости, имели отношение к исламу. Теперь и платок на голове у Аллы Нестеренко, завязанный ею как хиджаб[20] арабской женщины, получил свое логичное объяснение.
Израиль, бывший на протяжении почти двух тысяч лет недосягаемой мечтой любого еврея, молящегося за то, чтобы «следующий год — в Иерусалиме», Израиль, ставший в начале прошлого века высокой целью религиозных евреев и евреев-сионистов, свято верующих в социалистический способ общественного развития, Израиль второй половины двадцатого века, ставший своим государством для миллионов изгоев во всех частях света, Израиль в последнем десятилетии двадцатого и начале двадцать первого века становится тем государством, в которое можно просто переселиться, чтобы жить «на халяву». Не имея возможности отделить одних репатриантов от других, Израиль принимает всех, кто формально отвечает требованиям закона об абсорбции. Даже если в душе эти люди далеки от понимания сути еврейского государства и бегут от самих себя в страну, которая в духовном, историческом и нравственном плане для них ничего не значит, Израиль их примет, даст корзину абсорбции, даст таудат зеут, чуть позже — даркон[21], а что при этом будут чувствовать эти алим ходашим[22] — зависит только от них самих.
То, что Алла Нестеренко приехала в Израиль не по зову сердца не осуждается сегодняшним израильским обществом. Как и в любой свободной стране, принадлежность к той или иной религиозной конфессии является личным делом каждого. Но когда женщина, приехавшая пять лет назад из Украины и имеющая славянскую внешность становится мусульманкой в воюющем с исламским терроризмом Израиле, то такое превращение вызывает, по меньшей мере, удивление. А помимо удивления — еще и подозрение о том, что кому-то, наверное, очень выгодно сделать мусульманкой блондинку Нестеренко.