6:0 в пользу жизни
Шрифт:
— Да, вы правы, — удовлетворенно кивнул Пайкин, — я никогда никого не обманываю и свои обязательства стараюсь выполнять, хотя это бывает порой очень нелегко.
— Вот и хорошо! — Хорьков хлопнул ладонью по столу, — на честное отношение к моему предложению я и рассчитывал, ведь проверить исполнение нашей договоренности, как вы понимаете, я уже не смогу. Но, — тут Хорьков сделал паузу, — мне будут нужны гарантии. Не потому, что вы меня сможете обмануть в будущем, — тут Владимир Степанович поднял руку, предупреждая попытку Пайкина ему возражать, — мне нужны лишь гарантии того, что
— А если Господь сочтет, что мой уход из этого мира должен произойти раньше вашего?
— Если, дорогой Эдуард Савельевич, вам Господь отмерил меньше моего, во что, с учетом вашего возраста верится с трудом, у меня, как вы понимаете, будет еще возможность определиться с исполнителем моего заказа.
— Ну а деньги официальных «плакальщиков» вы тоже оставите в банке?
— Не совсем так. Все-таки вы должны подтвердить, что с «плакальщиками», как верно их обозвали, вам удалось договориться. Поэтому я готов дать необходимую сумму для вознаграждения нужных людей, а уж будут они или нет оказывать мне, так сказать, посмертные услуги зависит не от нашей с вами воли, а от Него.
И Владимир Степанович показал пальцем вверх, на струящуюся хрусталем из лепного потолочного плафона огромную музейную люстру.
— А как вы намереваетесь узнать, с кем именно я договорился? — продолжал допытываться Пайкин.
— Я понимаю, что расписок в этом случае никто никогда не даст, — ответил Хорьков, — Но мне будет достаточно, если в случае положительного ответа кандидата в «плакальщики» мне в качестве доказательства будет представлена запись вашего разговора. Надеюсь, подходящий диктофон для такого случая у вас есть?
— Найдется, — задумчиво ответил Эдуард Савельевич.
— Я никак не возьму в толк… — сказал Николай Валентинович, поднося к своей трубке дорогую блестящую зажигалку, и принимаясь раскуривать трубку. Раскурив трубку, он выпустил в потолок струю ароматного дыма, и продолжил:
— Что ты от меня сейчас хочешь? Клиент, как я понимаю, жив, здоров и помирать не собирается. Ты же мне предлагаешь деньги за то, что я не делал, не делаю и, может быть, делать никогда не буду. Обычно все бывает наоборот: я соглашаюсь что-то сделать, а потом меня пытаются кинуть и не заплатить. Или я все же чего-то не понял?
Николай Варганов, депутат городского парламента, положил трубку на край массивной пепельницы и испытующе поглядел на Пайкина, сидящего в кожаном кресле по другую сторону небольшого столика.
Кабинет Варганова был уставлен дорогой, но стандартной мебелью и был похож на тысячи таких же кабинетов по всей стране, но за окном депутатского кабинета высилась громада собора, золотой купол которого, возвышаясь над земной суетой, казалось, принадлежал уже другому миру.
— Нет, Коля, ты понимаешь все правильно, —
— А если я к тому времени уйду из депутатов, или стану депутатом Государственной Думы и буду крайне занят в столице или, например, заболею, тьфу-тьфу, конечно?
— Если ты физически не сможешь сделать то, о чем мы сейчас договариваемся, то ты ничем покойному, тьфу ты, черт, Хорькову, — поправился Пайкин, — не будешь обязан. Если же сможешь, то придешь и получишь оставшуюся часть вознаграждения.
— А сегодняшние деньги мне не придется возвращать?
— Деньги тебе не придется возвращать ни в каком случае. Деньги эти твои навечно.
— Деньги навечно, это ты хорошо сказал, — ухмыльнулся Варганов, убирая пухлый конверт во внутренний карман пиджака.
— Давайте мы лучше с вами здесь переговорим, — сказал Иван Алексеевич, открывая дверь в небольшой зал, центральную часть которого занимал большой овальный стол. — Тема мне показалась деликатной, поэтому нам лучше и спокойнее здесь пообщаться, — продолжил он, сев на одно из кресел, стоявших около стола и предложив Эдуарду Савельевичу сделать то же самое. — Так объясните мне, пожалуйста, еще раз, чего вы от меня хотите?
— Я прошу вас выступить на гражданской панихиде и сказать несколько слов об усопшем: Хорькове Владимире Степановиче.
— Так разве он умер?
— Нет, не умер. Он жив и, может быть, еще нас с вами переживет, — ответил Пайкин.
— То есть, выступать на панихиде мне пока не надо?
— Пока не надо.
— Но вы хотите, чтобы я сейчас взял на себя это обязательство? — немного задумчиво спросил Иван Алексеевич и посмотрел в окно, где над крышами близлежащих домов в весеннем небе сверкал золотом шпиль дворца, в котором некогда с согласия любимого внука великой императрицы был убит ее нелюбимый сын.
— Именно так. Я хочу, чтобы вы взяли на себя это обязательство.
Иван Алексеевич взял из стопки, лежащей на краю стола, маленький квадратный листок бумаги и написал на нем два числа.
— Вот это, — он показал карандашом на верхнее число, — сейчас. А это, — Иван Алексеевич показал на второе число, — потом. Да, и еще… — он поставил над числами значок «евро», после чего вопросительно посмотрел на Пайкина.
— Можно я подумаю, — сказал Эдуард Савельевич и протянул руку за листком.
— Подумайте — ответил Иван Алексеевич, но листок не отдал, а, изорвав его в мелкие клочки, выбросил в урну.
Проделав эти манипуляции, Иван Алексеевич добавил:
— Думаю, что из членов правительства города моего уровня вы вряд ли кого-нибудь найдете, кто бы заинтересовался этим предложением. Так что мои условия — это вполне по-божески, да и то только потому, что я не первый день вас знаю.
— Поскольку я тоже не первый день вас знаю, будем считать, что договорились.
Ну и добро, — одобрительно кивнул Иван Алексеевич.