8 марта, зараза!

Белая Яся

— Ты не понимаешь?

— Нет, — честно признаётся он. — Никогда не понимал, почему людям есть дело до сплетен. Сплетники, как правило, идиоты. Мне неинтересно мнение идиотов. Тебе советую относиться к этому так же.

— И всё-таки отпусти меня, — почти умоляю я.

Мне слишком хорошо в твоих объятиях.

— Только при условии, что ты отдаёшь мне пакеты?

Приходится подчиниться.

Меня осторожно опускают на ступеньки. Так, что наши глаза оказываются на одном

уровне. И в его взгляде такая любовь и такая тоска, что у меня сердце пропускает удары. Почему он так смотрит на меня? Ведь я ушла из того кафе на озере, оставив его коленопреклоненным. Разве он не должен ненавидеть меня? Хотеть уничтожить? Причинить боль?

Почему… почему он смотрит так, будто готов опять рухнуть на колени и просить быть с ним?

Поспешно отвожу взгляд и бегу вперёд по лестнице. У двери квартиры останавливаюсь:

— Спасибо, — говорю искренне, — что помог с пакетами. Я вправду не знаю, как бы сама волокла их на четвёртый этаж. Но теперь тебе пора.

— Нет, — да боже мой! у него в лексиконе есть другие слова? — я занесу сумки и помогу тебе разложить продукты, а заодно посмотрю, как ты живёшь. Я должен знать, в каких условиях оставляю тебя.

Препираться бесполезно, уговаривать и объяснять — то же.

Вздыхаю, открываю дверь, Гектор проходит за мной и уверенно идёт на кухню, сгружая пакеты на стол. Крохотная кухня мгновенно становится ещё меньше.

Я семеню следом.

— Откуда ты знаешь, где в моей квартире кухня? — жду ещё откровений о слежке и взломе какого-нибудь сайта со сведениями о недвижимости. Но ответ оказывается куда банальнее:

— Здесь типовая планировка, а я слишком давно в строительном бизнесе.

Он помогает мне разложить продукты (хорошо, ещё не смотрит срок годности и состав на каждой упаковке) и начинает инспекцию квартиры. Я сейчас густо краснею, что у нас недоделан ремонт и не везде идеально чисто.

Завершив обход, Гектор выносит суровый вердикт:

— Вам срочно нужно покупать новую квартиру. В этой — невозможно жить, тем более, с ребёнком. Представь, сколько на тебя всего свалится. Одной стирки только. А у вас стиралка из прошлого века.

— Гектор, мы разберёмся. Нам пока что не потянуть больший кредит.

— Тебе не нужен кредит. Ты уже можешь погасить этот и купить приличное жильё.

Густо краснею, мотаю головой:

— Извини, но деньги, которые на карточке, я планирую пустить на ребёнка. Предстоят большие расходы.

Гектор почти рычит:

— Алла! Денег на ребёнка я тебе и так дам!

— Ты обещал исчезнуть из моей жизни навсегда, — напоминаю я и пячусь к креслу, падаю в него, вжимаюсь в спинку, потому что Гектор движется следом. Опускается рядом на колени, обнимает меня за талию, прижимает к себе, дышит судорожно и рвано:

— Алла! Аллочка! — шепчет горячечно. — Единственная… Ненаглядная… Я умираю без тебя каждый день.

Но если ты просишь — я уйду, исчезну навсегда. Тем более, что ты теперь принадлежишь другому, ждёшь от него ребёнка, — он прикрывает глаза, пряча от меня слишком сильную боль, которая — я чувствую — просто ломает его сейчас. — Ты не представляешь, что значит для мужчины ребёнок от любимой женщины. Высший дар. Высшее счастье. Высшее доверие. Я вот его не заслужил.

— Но ты ведь сам не хотел детей, — напоминаю я.

— Нет, Алла, это ты не хотела детей от меня. А разве я мог настаивать? Решение родить ребёнка принимает женщина. Мужчина лишь поддерживает, но заставить невозможно. Да и потом — дети должны рождаться в любви. Плоды насилия способны только разрушать и убивать. А дарить жизнь и счастье им не дано.

От него хлещут такая вина, такая ненависть к себе, такое отчаяние, что мне становится страшно. Как он живёт с этим каждый день? Как носит в себе? Ведь тёмные чувства разъедают, как ржавчина. Я знаю, я испытывала их. Ровно до той поры, пока он не перетянул их на себя, лишь бы я улыбалась.

Гектор расстегивает воротник моей курточки, спускает её и начинает лихорадочно целовать шею, ключицы, плечи…

— Алла, — говорит он тихо, заправляя мне прядь за ухо, — ты не представляешь, как у меня рычит всё внутри от злости и ревности. Как внутренний зверь требует вернуть своё. — Я сжимаюсь от такого признания, а Гектор лишь ранено улыбается: — Не бойся, глупенькая, — голос дрожит от нежности. — Всё что я могу теперь — это преклоняться перед тобой. Беременная женщина — это богиня. Самое прекрасное и совершенное, что есть в мире, — задыхаясь от восторга, шепчет он. — Я благодарен тебе уже за то, что ты позволила мне прикоснуться к своему совершенству. А в остальном… сам виноват.

Я не выдерживаю и робко глажу его по волосам. Его чёрное пальто стелется по полу, как плащ. А сам он напоминает рыцаря у ног дамы сердца. И во взгляде такие же преданность и восхищение. И абсолютная любовь. Без капли похоти, грязи, унижения. Перечёркивающая себя.

— Алла, — произносит он горько, — я, видимо, сильно прогневил судьбу, раз она заставила меня пережить то, как любимая женщина уходит от тебя, а тебе нечем её удержать. Только умолять. Но и это не помогает, потому что ты сильно накосячил и везде опоздал.

Он не жалуется, нет, просто рассказывает. Спокойно, без эмоций, не давя на жалость.

— Три года, Алла, — говорит, нежно беря в ладони моё лицо, — три года надежды, отчаяния и воющего одиночества ради блаженного мига встречи с тобой.

— Одиночества… — выхватываю я из всей тирады самое страшное слово. — Почему? Ты бы мог завести новые отношения…

— Не мог, Алла, — резко обрывает он, — это значило бы добавить в список своих грехов ещё и измену тебе.