A moongate in my wall: собрание стихотворений

Визи Мария Генриховна

[1921 г.]

271. Цезарю [154]

О, цезарь, цезарь! Ты ль мечтал, Что этот груд заучат дети, Когда ты в глубине столетий «De bello Gallico» писал? «Не сотвори себе кумира», Господь когда-то нам сказал; А ты, владыка полумира. Ты сам себе кумиром стал. Война и кровь — твоя забава; Ты сердце римлян покорил, И до сих пор жива та слава, Которой ты себя покрыл. В раю, в аду ли ты витаешь, — Тебе дела земли видны; Скажи, ужель ты не скучаешь Без покорений, без войны? Твои ль ужасней битвы были. Чем наш кошмар последних лет? О,

гордый вождь! Ты сгнил в могиле, Не ты виновник сих побед. Твой дух великий — в царстве теней, Я не услышу твой ответ. Ведь недоступен мертвый гений Тому, о чем бренчит поэт.

154

With a notation in the manuscript: «Written in class.» Julius Caesar's De bello Gallico was studied in Latin class at the North China American School.

[1921 г.]

272. Слава

Я прежде звал ее мгновенной, Я говорил «она пуста»; Но не пуста ли пред вселенной Всей нашей жизни суета? Весь этот мир — моя держава. Всех мыслей спутанный узор; и знак ее признанья — слава, А благодарность — не позор. Я людям брошу плод готовый, Созданье духа своего; Пусть мне дадут венец лавровый, Когда достоин я его! Я поклоненья не желаю. Я глупой лести не ищу И комплиментов избегаю: Но никогда не оттолкну Любовь толпы многомиллионной За красоту певучих слов. И счастье славы заслуженной, И зелень лавровых листов.

[1921 г.]

273. «О, мой поэт, волшебный гений!..»

О, мой поэт, волшебный гений! Твои творенья — рая дар — Всей вы соте моих стремлений. Моим мечтам нанес удар. О, как душа моя желала Познать поэзии завет, Как я восторженно мечтала О том, что я, как ты, — поэт. Я так жестоко обманулась! Я долго грезами жила; Зачем я раньше не проснулась? Явь не была б так тяжела… В тебе талант, нет, больше, — гений, И я — ничтожность пред тобой. Пред высотой твоих творений Склоняюсь духом и главой. Не мне парить под облаками, О красоте не мне мечтать. Своими робкими стихами Не мне творенье воспевать. Я замолчу и песнь глубоко В мятежном сердце задушу… Прости, поэт, насмешку рока. Что, как и ты, и я пишу!

[1921 г.]

274. «Лунный вечер, сижу на качели…»

Лунный вечер, сижу на качели, Предо мною наш ров и стена, И откуда-то виолончели Отзывается нежно струна. Играет, играет. Тихо звенит; Стихает… Молчит. С темнотой мои мысли смешались, Моя жизнь на момент замерла; А качели качались, качались, И сгущалась все мгла. Лишь звезды далеко Сверху глядят; Высоко… Блестят. В темноте наша жизнь не бесцветна, Есть какая-то в ней глубина; О, как вся ее прелесть заметна, Когда ночь над землей и луна! Все ярче, чуднее В небо окно. Темнее… Темно.

Тунчжоу, январь 1922 г.

275. К «Лунному вечеру»

Это не стихотворение, это музыка души, Поэзия без слов, струна виолончели. Не строгий ритм, а мягкое качание качели Лунной ночью, в тиши. То лишь дуновение ветра над водою, То не мысль, — забвенье мысли, сон. То заботы погребальный звон. Поздний шепот месяца с травою.

Январь 1922 г.

276. После Tang Che Ssu [155]

Я

хочу опять обратно, в горы. Меня сосны белые зовут, Где, в тумане, нежные узоры Их верхушки по небу плетут, Где встают, как в сказке, панорамы, Где долины зелени полны. Где, среди лесов, ютятся храмы, Вестники чудесной старины. Небо там и чище и синее, Все живет и дышит красотой. Песни птиц и ручейков звучнее. И народ там добрый и простой. На высоких склонах каменистых Деревушки бедные лежат; Там, под сенью яблоней душистых, Слышны песни грязных китайчат; Там гостей радушно принимают; Там проводят день за днем в труде; Там, где горы облака встречают. Жизнь людей свободна, как нигде.

155

Tang Che Ssu (Tanzhesi in contemporary transcription) was one of largest temples in the vicinity of Beijing, built in the 3rd century A.D. and later restored several times.

[1922 г.]

277. Отрывок из «Будды»

О, время — время быстрая вода, Она бежит, и ей плотины нет. Вот, в темном храме каменный будда Десятки долгих лет Глядит на этот бедный, шумный свет И на смешных (несчастных ли?) людей; В его глазах безмолвный нам ответ; Верь богу: он умней. Восходов солнца, суетливых дней Он, из глубокой храма темноты. Уж видел больше, чем во всей своей Увидишь жизни ты. Ты понял ли слова его очей? И то, что он сказал тебе тогда, То ль было, что, спустя семь сотен дней. Поведал мне будда? Как много утекло с тех пор воды, И сколько перемен свершилось в нас! Все также неподвижен взгляд будды. Все также не угас.

[1923 г.]

278. «По такой…» [156]

По такой зеленой, мягкой, шелковой поляне между пологими краями сопок, наверно, ночью пролетает нечисть, яга в ступе проносится — когда серебряное тускнет небо и тонкий желтый месяц, как леденец обсосанный, маячит. — А мы с тобой ходили к той поляне, но мы видали только большие желтые глаза, которые, как уголья, горели между пологими краями сопок.

156

With a notation in the manuscript: " I." Варим: Barim (Baling in contemporary transcription), a station on the west line of the Chinese Eastern Railway, located among Xing'ang Mountain Range, a settlement and a popular resort for Harbin Russians.

Барим, лето 1924 г.

279. «Сладко думать…» [157]

Сладко думать, когда идешь чужим, высоким лесом, где хмурые кругом толпятся сосны, где только их верхушки видят солнце — Сладко думать, что где-то далеко за этим лесом раскинулась опушка, зеленая опушка, золотая от солнечного света.

Барим, лето 1924 г.

157

With a notation in the manuscript: "3."

280. Сон «La Tosca» [158]

Свечи не горят над головой Скарпиа, убитого певицей. Гроб его порос давно травой. Думала, он больше не приснится. Он — живой — к окошку подошел, Я его не вышла даже встретить. Он сказал, что письма те прочел. Только все не знал, кому ответить. Я взглянула злобно, а потом В пудренный парик его проклятый Свой, что я нашла с таким трудом. Бросила цветок голубоватый.

158

With a notation in the manuscript: «СМУ. Голубой цветок — цветок счастья».