Об ангелах, идущих вереницейза золотой воздушной колесницей,о звуках тонких и звенящих труб,касающихся нежно и любовноизогнутых бесстрастных губ, — бескровныхне знающих земного горя, губ…О детях в серой городской больнице,где бедности и боли не укрыться,где лейтмотив то жалостлив, то грубздесь, на земле, где нет дороги ровной,где крылья ангелов в пустой часовнееще не тронули чуть теплый труп.
142
А. Васильковская: Elena Vasil'evna Glushkova (died in the early 1970s), an emigre poet, writing under the pseudonym Aleksandra Vasil'kovskaia, who lived in California and published two collections of poetry Uzelok, San Francisco, 1957, and Zapushchennyi sad, Palo Alto, 1971.
На заборе сидели и каркали черные вороны,падал хлопьями снег,и одни только птицы чернели.Запорошенный белым, согнувшийся, шел человекпо какой-то дороге, в какую-то дальнюю сторонудо какой-то невидимой цели.Падал снег на панели пушистым белеющим ворохом,заполнял колеи,заметая следы человечьи.Торопились прохожие в теплые норы свои.Тот один не спешил и в толпе среди скрипа и шороханикуда не глядел, не ища ни уюта, ни встречи.А потом повернул от вечерней белеющей улицыза последней чертой,где последние птицы вспорхнули,и пропал неизвестно куда и слился с темнотой,отойдя от домов, что друг к другу придвинувшись, тулятся— в пустоту, в темноту ли…Дорога была бела,белее белело поле,молчали колокола,никто не услышал болиушедшего от тепла.Только в глухом углу,где кто-то еще не забыл,какой-то голос завыл,где-то отчаянно плакали —по другу ли? По теплу?Но кто это был —ребенок?больной ли?собака ли?
143
It was first published in the anthology of Russian emigre poetry Sodruzhestvo, Washington, 1966, p. 119, without the title. The fifth line in the third stanza read: "отойдя от домов, что, друг к другу придвинувшись, хмурятся."
В городских переулках глухихразговор человеческий стих,и ночного, последнего смехав подворотни попряталось эхо,и за крышей погасла звезда,что уже не взойдет никогда…Только долго еще в темноте шелестелиодинокие чьи-то шаги по панели,будто ждали чего-то, кого-то искалии должно быть под самое утро устали,замолчав за углом, где серела заря,проискавши всю ночь безнадежно и зря.А утром забылисьусталые эти шаги,в трущобы забились,где не было видно ни зги …Точно чьи-то надежды не сбылись,не выплатились долги.
144
No such line was found in John Dos Passos's collection of poetry A Pushcart at the Curb (1922). Perhaps it comes from one of his novels, or is incorrectly cited from his poem «La Rut' du Temps Passe», where the poet speaks of "shuttered windows of forgotten houses.
243. Луна над Клермонтом
Пусть ты умер давно, я знаю,только стоит прийти весне,я опять тебя вспоминаюи с тобой говорю — во сне.На тебя смотрю, не мигая,как на солнечный свет в окно:даже то, что была другая,я простила тебе давно.Ранний вечер июньский помню:пахло жимолостью в саду,и луна всходила огромней,чем когда-либо в том году.Над сиреневыми горамипоплыла в серебристой мгле,и второй такой панорамене бывать на моей земле.Ты позвал меня попрощаться,я ответила — «занята»…Для чего же все еще снятсята луна и жимолость та?
Как страшно одиноки мы на свете!Среди толпы таких же, как и мы,бредем, как заблудившиеся дети,над пропастью отчаянья и тьмы.Нам суждено глухое бездорожьеи иногда бессильная печальглядеть в окошка узкое острожьена реки, убегающие в даль.Бывает, на пути встречаешь друга —но только миг на сердце брезжит свет,— и снова ночь, и снова воет вьюга,и ты один, и друга больше нет.Несутся с гор и пенятся потоки,шумят леса, румянятся плоды.И мы бредем, извечно одиноки,и в пустырях теряются следы.
145
A misprint in the collection («глядеть в окошко узкое острожье.») is corrected in the present edition.
IГромады серые высоко к небесамВершины подняли, покрытые снегами;Искрится синий снег в сияньи бледном звездПод месяца холодными лучами.IIДеревья,
от ветра вершины качаяИ листьями землю вокруг осыпая,В лесу опустевшем шумят.Осеннего солнца лучи, уж прощальноСквозь легкий туман прорываясь, — печальноНа лес и на поле глядят.IIIВечер спустился;Кругом тишина…Первая в небеБлеснула звезда.IVУ брега на гладкой воде трепеталРазломанный бурею челн:С ним ветер недавно жестоко играл.Он сделался жертвою волн.Луч солнца играет на светлых струях.Осока в воде шелестит.Волна зашумит, набегая на мель,И дальше спокойно бежит.VСредь мрачных серых скалВ долине небольшойСверкало озеро прозрачною водой;И тишью делало и дикостью своейТе дикие места оно еще страшней.Там в полночь при лунеИз лона спящих водРусалок выплывал веселый хоровод,И пели тихо все про озеро свое.Жемчужный свой дворец, коралловое дно.Их песнь смолкала лишь пред утренней зарей:Ныряя быстро вниз, скрывались под водой.Носился, словно бес, красавец белый конь.Как жемчуг, он сверкалНа фоне темных скалИ, вихрем проносясь, чрез них легко скакал.Он дико, громко ржал и длинной гривой тряс,И молнии метал из страшных черных глаз;Главою гордою он воздух рассекал,Копытом золотым он землю ударял.VIВысоко снежная вершинаВ небесный купол поднялась;Под нею с ревом волн и с пенойРека к ущелию неслась.Внизу — долина зеленела.Днем с выси ясно-голубойУж солнце вешнее глядело,Но на вершине снеговойВсе снег… как великан, стоялаПод шапкой снежною она,И гордо глядя вниз, молчала:Ведь для нее — ничто весна!VIIЯ на камне сижуНа морском берегу…Предо мною — шумящее море.VIIIСиние волны к берегу мчатся,В камнях прибрежных шумят и пенятся.
146
With a notation in the manuscript: «Мое, не записанное и альбом.»
Касаясь главою нависших ветвей.Под тенью прохладной кустаТам плавала мирно чета лебедейУ мраморной арки моста.То алая лапка случайно мелькнет.То черные шейки блестят.Спокойно по сонному зеркалу водДва лебедя черных скользят.То в воду головку один окунет,И струи кругом шелестят;Иль сильными быстро крылами взмахнет,И брызги, как жемчуг, летят.Как светел, прекрасен родной уголок.Где счастливо мчатся их дни,Как тих, когда вечер уже недалек,И дремлют, качаясь, они.Никто не нарушит покоя их дней,И счастья никто не возьметУ этой счастливой четы лебедей,Что в озере в парке живет.
147
Павловск: a city of palaces and parks built at the end of the 18th century near St. Petersburg, a countryside residence of Russian Tsars.
Не для того я быть поэтомХочу, чтоб лавры пожинать,Не для того, чтоб перед светомПустою славою блистать;Но потому, что вдохновеньеСо мною издавна живет,Я полюблю свои творенья.Хоть не одобрит их народ.Не для него мои созданья,Ведь я пишу самой себе.Одно чудесное сознанье,Что я — поэт, вот счастье где!
148
With a notation in the manuscript: «Во время болезни.»
Что желаю тебе? Ведь неведомо мне,Что предписано Клаве судьбой…Пусть же совесть твоя будет вечно чиста.Как подснежник весенней порой;Будь же счастлива ты; пусть дурные мечтыНе коснутся головки твоей,И пусть ангел Христа защищает тебяИ хранит от недобрых людей.
149
Клана Морозова: a classmate at the Harbin Commercial Schools.
23 марта 1920 г.
249. «Я любила в чудесных мечтаньях…»
Я любила в чудесных мечтаньяхЗабываться вечерней порой,Чтоб не думать о вечных страданьях.Отдохнуть утомленной душой.Чудной песни волшебные звукиДолетали неясно ко мне.И смирялись душевные муки,Я сидела, как будто во сне.Мне на крыльях виденья слеталиИз неведомой дальней страны.И уставшие очи ласкалиМне таинственной сказкою сны…