A moongate in my wall: собрание стихотворений

Визи Мария Генриховна

Шанхай, 10 ноября 1936 г.

344. «Черной бурей, далеко, тонут…»

Черной бурей, далеко, тонут непришедшие корабли. Пусть приснится, что звезды тронут тонким светом края земли! Черной ночью, в предсмертной муке, в час, когда не видно ни зги, подыми свои легкие руки, в сердце легкую искру зажги! Пусть потом опустятся вежды, потеряются все тропы, и у мыса Доброй Надежды разобьется корабль

в щепы.

Шанхай. 15 декабря 1936 г.

345. «Девочка плачет…»

Девочка плачет в белом саду — верно. Господь послал беду. День серебристый стоит такой — беленький в клумбе расцвел левкой — Белое облачко, белая даль… — Боже, за что Ты придумал печаль?

Шанхай, 15 декабря 1936 г.

346. «Мальчик с улицы, худой и жалкий…»

Мальчик с улицы, худой и жалкий, нес серебряную звезду на палке, стукнул в дверь, просунул звезду и спросил: «Можно, я войду?» Мальчик бледный, в глазах — мечта, тоненьким голосом славил Христа. — один, в чужом, незнакомом доме, пел о Ребеночке на соломе. У милого мальчика милый голосок; сунули пряников ему в мешок, но никто не видел в голубой пыли худеньких крылышек, что за спиной росли, и никто не видел, у его плеча, от звезды серебряной тонкого луча.

Шанхай, 14 января 1937 г.

347. «Здесь слишком долго было тяжело…»

Здесь слишком долго было тяжело, здесь слишком долго будут помнить зло, здесь никому не захотят простить, кто смеет весело и просто жить. Что ж, если у тебя цветет сирень! К нам от нее упала только тень, на нашем поле сожжена трава, и неприветливы у нас слова. И потому — вот мой тебе ответ: я не ищу спокойной жизни, нет! Пусть там у вас ровнее неба свет, цветы душистей и теплей вода: я не уйду отсюда никогда!

Шанхай, 13 октября 1937 г.

348. «Иди за мной. Пусть горы, реки…»

Иди за мной. Пусть горы, реки и дебри встали на пути: к далекой и священной Мекке тебя могу я привести. Зову тебя, чтобы отныне, оставив отдых и покой, ты шел великою пустыней за верною моей рукой, затем, чтобы, устав от жажды, губами, ранеными в кровь, сумел ты обрести однажды мою целящую любовь.

Шанхай, 1 ноября 1937 г.?

349. Китайский пейзаж [173]

Над зеленым каналом и над рощей бамбука, в небе сонном

и алом ни дыханья, ни звука. Там, где сгустилась предвечерняя мгла, остановилась звезда, взошла; в объятую сном воду канала белым пятном упала…

173

With a notation in the manuscript: «Тема с вариациями».

Шанхай, 1937 г.

350. На китайском хуторе

Точно кружевом, одетый тиной, на закате тихо спит канал. Высоко над хаткой и плотиной желтый месяц остророгий встал. Вот покойный и приятный жребий — как сказать, «неласкова судьба»? В фиолетовом вечернем небе тонких листьев черная резьба.

Шанхай, 1937 г.

351. «Туда, где берега канала…»

Туда, где берега канала покрыты ивой и осокой, чуть слышно тишина упала, повисла над травой высокой. Как желтый гонг, всплыла устало луна большая от востока.

Шанхай, 1933–1939 гг.?

352. «Огромное, презрительное небо…» [174]

174

Variant in the last line in the manuscript: «голых и мерных и торчащих в небо.»

Огромное, презрительное небо, холодная и белая дорога, а у дороги выросли торчками голодные, оборванные елки, протягивают руки в это небо и шевелятся, и идут куда-то. Такое белое, пустое небо — и на белой земле — вот эта стая черных елок, тощих и черных и торчащих в небо.

26 сентября 1938 г.?

353. «Пристала к сердцу моему…»

Пристала к сердцу моему тоска репейником колючим. Луна, как чей-то давний сон, зажглась над синими лугами, ночь подошла со дна времен своими легкими шагами.

Шанхай, [1938 г.]

354. «В луне, как в зеркале, видны…» [175]

В луне, как в зеркале, видны все грешные земные сны — отражены, искажены в весеннем зеркале луны. Вглядись в туманные края, где туча вьется, как змея, где света лунного струя, — не тень ли то твоя? И там, где мрак пугает взор, не сон ли твой ползет, как вор, — тот сон, что ты давно забыл, но тот, который был?..

175

Variant in the last two lines in the manuscript: «давнишний, тот, что ты забыл,/но тот, который был?»