A moongate in my wall: собрание стихотворений

Визи Мария Генриховна

30 января 1961 г.

387. Шань шуй [185]

За серым рукавом залива, где ветер — вечный дирижер, где он бурунов лейт-мотивы несет к отрогам дальних гор, где звезд туманно-белых трассы родятся за плечом скалы,— встают лиловых гор террасы из сумеречной и холодной мглы. В тени глубокой, черной щели, в дичи разлоговин глухих, приморский шторм ломает ели, ползучие съедает мхи; и там, в затерянных каньонах, под сенью скромных очагов живут, кто любит эти склоны, аккорды волн и ветра рев. Вот этих диких гор подножья и хмурый этот океан всего на свете им дороже и им других не

нужно стран. И в день, когда для них настанет назначенный им час уйти за дальнюю из граней сиреневых террас — они поднимутся по круче, туда, где льется свет, и скажут — там, наверно, лучше… но гор и моря нет.

185

Шаньнун: shanshui (Chinese), literally mountains and rivers, i.e., landscape, nature.

10 февраля 1961 г.

388. С натуры [186]

For Max Angell, a patient at UC Hospital

У окна зацветала белая слива. В учебной больнице, за стеной, пищали крысы, собака выла тоскливо, и где-то в недрах кричал попугай — больной. Лабораторию, где микротомы, крутясь, гудели, и густо висел формалин, наполнил дух голубой весенней истомы с окрестных садов и зеленых дальних равнин. В конце раскинувшейся больницы, в сером переднике, в маске по самый лоб, хирург вырезал людского тела частицы, отправлял к патологу, под микроскоп. А тот, в котором теплилась сила после наркоза и ножа, в окно от края своей могилы на белую сливу смотрел, дрожа.

186

With a notation dated 19 May 1994 in the manuscript: «Его последняя весна. For Max Angell, a patient at UC Hospital.» The UC Hospital was a Medical Center at the University of California where Mary Vezey worked for some time.

20 апреля 1961 г.

389. «Я слышу мелодию песни так ясно…»

Я слышу мелодию песни так ясно, каденцию нот, голубые бемоли, но только слова вспоминаю напрасно, и думать о них не умею без боли. Закат розовеет, бледнеет и тает: как занавес, ночи спустились порфиры, и память одни за другими листает страницы раскрытого в сердце клавира… Но слов не найти… Одинок неизменно, несется мотив в темноту сиротливо, и кажется, где-то в орбитах вселенной замолкнут, остынув, слова без мотива.

23 августа 1961 г.

390. Nocturne («Встревоженная тишиной…»)

Встревоженная тишиной глухой, глубокой, долгой ночи, я часто слышу sotto voce мотив, поющий мне одной. Я знаю: он меня зовет, и ухожу за ним, без спора, за изумрудные озера, в страну нетронутых высот, куда еще никто не взлез и где еще не дрогнет эхо людского говора и смеха сквозь девственный молчащий лес. Там звезды клонятся в кусты, и на опушке, у поляны, дурманят запахом медвяным полураскрытые цветы. Я долго там одна брожу, и звуков ночи слышу много, но где лежит туда дорога, я никому не укажу. И знаю: — ранним утром пусть я возвращусь в свой шумный город, но в легкой памяти не скоро растает радостная грусть.

[1961 г.]

391. Сон («В твоем саду зеленый пруд…») [187]

В.В.

В твоем саду зеленый пруд, над ним ракитовые ветки, и птицы синие поют у входа мраморной беседки. Куртины дышат резедой, левкоем и гелиотропом, и ты, — веселый, молодой, — по золотым шагаешь тропам. Но это — сон: разбит фонарь, не видно вех на поле мглистом, и не найти тебя, как встарь, в саду зеленом и душистом.

187

In one of the manuscripts this poem is en titled «Брату.» For B.B. see note on poem 54.

3 мая 1962 г.

392. «Белая апрельская луна…» [188]

Белая

апрельская луна, и, остановившись в этом миге, кружевом курчавилась волна, точно на пейзаже Хирошигэ. Там, где горизонта полоса, лунный луч своей рапирой тонкой осторожно тронул паруса уходящей на ночь в море джонки. Мы следили, стоя там, одни, как в воде у самого причала инфузорий вспыхнули огни; слушали, как тишина молчала, И за то, что мы стояли там, нам присуждено хранить навеки в памяти, как нерушимый храм, эту ночь в порту Шимоносэки.

188

Published in the anthology of Russian emigre poetry Sodruzhestvo, Washington, 1966, p. 116. Variant in the last line in the manuscript: «Ночь, апрель, залив Шимоносэки».

9 мая 1962 г.

393. Lac Leman («Есть сон: в нем все перемешалось…») [189]

В.В.

Есть сон: в нем все перемешалось — озера, улицы, мосты, давнишняя ребячья шалость, и много встречных лиц, и ты. Как будто я, совсем другая, забыта всеми и одна, под эхо гулкое шагаю в безлунную трущобу сна. Детьми мы бегали по полю — но резко оборвался путь… Законы жизни не неволю и не прошу тебя вернуть. Друг друга раньше мы встречали: ты помнишь — ярко бил фонтан в тот день, когда корабль отчалил на светлом озере Леман! Дома поплыли, взмылись горы, аэропланное крыло неотвратимо и без спора тебя, как тень заволокло. Ушли деревья, берег, крыши, фонтан, мосты и фонари. Одни часы на башне слышу у перекрестка Корратри, и стихшей чернотой ночною лечу, иду ли — не понять, лишь в памяти передо мною озерная пустеет гладь.

189

Корратри: Corraterrie, a street in Geneva. For В.В. see note on poem 54.

Женева, 20 сентября 1962 г.

394. Последнее свидание («Мы куда-то шли и говорили…»)

В.В.

Мы куда-то шли и говорили в городе, в котором мы росли; звезды те же самые светили, что когда-то начали светить, но не помнится, куда мы шли. Было времени ужасно мало — разве можно все обговорить? Где толпа крутилась и мешала, я на площади большой отстала, не смогла тебя остановить. Я тебя по улицам искала, вдоль решетки длинного канала, облако зловещее вставало, как огромный гриб, с конца земли. Я звала тебя и догоняла, в переулке темном и пустом, только эхо гулко отвечало и само с собой перекликалось, а потом даже эхо где-то потерялось за мостом.

Женева, 1962 г.

395. «Так всем и говорю: „Не спорьте”…»

В.В.

Так всем и говорю: «Не спорьте». Я знаю, в тот короткий час на лондонском аэропорте мы виделись в последний раз. Текла, серея, Темза где-то, вздымались древние мосты. Через Ламанш твоя корветта тебя спустила с высоты. Друг друга долго мы искали в многоязычной толкотне… Крылатая махина стали прицеливалась к вышине. Конечно, и тебя встречала не раз в чужих портах, — но тут хотелось вспомнить все сначала, всю жизнь, в те несколько минут. Мы обнялись. И слов не надо, и слез не вытереть с лица… Вокруг взметнувшейся громады пустеет небо без конца.

Женева, 1962 г.

396. Моим друзьям («В жизни надо быть очень твердой…»)

В жизни надо быть очень твердой, упрямой, такой, как вол, иначе кто-нибудь мордой треснет тебя об стол. Надо также быть очень храброй, не нужно бояться пугал, иначе выметут шваброй с мусором в дальний угол. Но если ты не такая, а просто — какая есть, то тем, кто тебя приласкает, совсем особая честь!