А небо по-прежнему голубое
Шрифт:
— В моём сейфе!
И снова взмах, уже большей силы, заставивший Гермиону, до того старавшуюся стоять неподвижно, упасть на колени. Со связанными руками ей было трудно удержать равновесие. Подошедшая в два шага Беллатриса отвесила девушке звучную пощёчину и брезгливо вытерла руку о юбку шуршащего платья.
— Как вы туда проникли? КАК ВЫ ТУДА ПРОНИКЛИ?!
— Мы не грабили ваш сейф! — закричала в ответ Гермиона. Её всю трясло, она даже не чувствовала бегущих по щекам слёз. — Мы вас не грабили, это правда! Меч ненастоящий!
Новое заклинание достигло своей цели быстрее, чем девушка успела сделать вдох. Оно порождает
— ГЕРМИОНА! — послышалось откуда-то издалека.
— Отвечай на вопросы! — визжала Беллатриса. — Как вы проникли в сейф? Что ещё украли оттуда?
После каждого вопроса следовала новый виток боли, не дававшей даже секундной передышки. Всё происходящее сливалось в кровавое марево, бредовую галлюцинацию, в которой Гермиона не могла ничего делать, кроме как выплёскивать свою боль в криках и отчаянно, исступлённо твердить лишь одно:
— Ничего! Мы ничего не крали! Мы не забирались в ваш сейф! Мы этого не делали!
— Вам помог этот гоблин? ЭТО ОН ВАМ ПОМОГАЛ, ДРЯНЬ?!
— Мы даже не знаем его! — рыдала Гермиона. — Это фальшивый меч, простая подделка!
— ЛОЖЬ!
Похоже, Беллатриса в ходе допроса решила использовать на ней весь арсенал своих пыток. Адская боль, завладевшая телом и сознанием, неожиданно схлынула, как отбегают волны на побережье, давая сделать несколько осторожных, болезненных вдохов. Гермиона обнаружила себя лежащей на полу, откуда ей были видны три фигуры, застывшие невдалеке у камина. Перед глазами мелькали ботинки ходившей кругами Беллатрисы и подол её чёрного платья, а на паркете роскошной залы разбегались крошечные кровавые ручейки. Если бы Гермиона могла хоть что-то почувствовать, она бы ощутила, как саднят многочисленные порезы, без разбору оставленные на щеках, руках и ногах — везде, где режущие заклинания вспарывали одежду вместе с кожей. Не в силах пошевелиться, Гермиона прикрыла глаза, надеясь, что хотя бы это позволит продержаться. В тот же момент её будто окатило ледяной волной: острый, не дающий дышать холод точно заморозил кровь в венах, не давая ей циркулировать, покрыл лёгкие, и без того разрывающиеся, коркой льда. Гермиона так и задохнулась на вдохе, замороженная изнутри, не чувствуя абсолютно ничего. Если Беллатриса сейчас вздумает пнуть её, она разобьётся на сотню осколков, буквально разобьётся!..
Но этого в её планах не было. Женщина, сделав ещё пару кругов, во время которых Гермиона так и лежала, застыв, вновь взмахнула палочкой, и внутри вспыхнуло пламя, настоящее, бешеное, ревущее пламя, пожирающее всё на своём пути, сметающее ледяной плен. Извиваясь в агонии, Гермиона кричала и кричала, и ей вторили вопли Рона:
— ГЕРМИОНА!
Сколько прошло времени с тех пор, как они сидели в палатке, слушая «Поттеровский дозор», и улыбались, различая знакомые голоса? Сколько времени прошло с нападения егерей, с начала этой безумной пытки?
Едва шевеля разбитыми губами, Гермиона упрямо твердила правду:
— Мы нашли меч, мы его не крали, это подделка, мы нашли его, нашли в лесу, подделка, мы ничего не крали.
За каждым утверждением следовало новое, ещё более изощрённое заклинание.
Родители Невилла тоже прошли через всё это? Значит, ей недолго осталось терпеть пытку?
Словно читая мысли, Беллатриса наклонилась ближе, к самому лицу рыдающей Гермионы, обдавая тяжёлым дыханием.
— Нет, мы ещё не закончили, мерзавка. Далеко не закончили.
В следующий момент она азартно выкрикнула:
— Круцио!
И Гермионе впервые в жизни пришлось ощутить на себе излюбленное заклинание Беллатрисы Лестрейндж.
Все испытания до него были лишь цветочками. Рассудок помутился, Гермиона дрожала, извивалась, не в силах осознать, что это её панический крик рвёт барабанные перепонки всех присутствующих, что это её тело изломанными линиями гнётся в разные стороны, будто сделанное из податливой глины, из которой мадам Лестрейндж может вылепить всё, что угодно.
«Пусть всё это закончится, пожалуйста, пусть всё закончится, я же говорю правду, правду!»
Кажется, она выкрикивала эти слова вслух, потому что кошмар наяву резко оборвался. Отголоски боли в измученном пытками теле почти не ощущались после стольких заклятий, в ушах звенело, веки будто бы налились свинцом, и открывать глаза каждый раз становилось всё труднее. В конце концов Гермиона просто прикрыла их, не желая ничего видеть. Изнурённое сознание находилось на грани помешательства, она уже ничего не различала и не понимала: кто она? Зачем она здесь? Чего от неё хотят?
— Она говорила правду, — рискнула подать голос Нарцисса Малфой — только Гермиона уже не могла этого слышать и понимать.
— Нет, — отозвалась Беллатриса. Ярость теперь не выплёскивалась из неё, но слышалась в голосе, прячась под вновь обретённым хладнокровием. — Вшивая тварь. Придётся ещё кем-нибудь заняться. Но сначала…
Снова открыть глаза Гермиона сумела лишь от нового витка удушающей боли. Из-за слёз она не сразу сумела понять, что происходит: оказалось, она была пригвождена к полу телом Беллатрисы, которая, удерживая сопротивлявшуюся жертву, что-то вырезала кинжалом на её руке. Поначалу Гермиона ничего не чувствовала, кроме зудящего ощущения в левой руке, но по мере спада марева, затуманившего сознание, боль возвращалась по нарастающей, и, наконец, вынудила девушку снова завизжать от ужаса. Остриё кинжала вновь и вновь врезалось в кожу, проникая так глубоко, что, казалось, танцевало на кости, а Беллатриса с азартом шептала себе под нос:
— Каждую грязнокровку следует заклеймить. Поганое отродье должно знать своё место. Давно нужно было это сделать. Шлюшка Поттера и Уизли, я всё равно выбью из тебя правду, мы ещё не закончили, нет, не закончили. Может, Сивый сумеет быстрее разговорить тебя? Ему нравятся такие, вроде тебя.
В последних попытках сопротивляться тело выгибалось дугой под колючий хохот Беллатрисы. Гермиона открывала рот, силясь закричать, но с распоротых кончиком кинжала губ не срывалось ни звука; она даже не чувствовала металлического привкуса на залитых кровью зубах и языке и почти не дышала — каждый рваный вздох отзывался в саднящих лёгких и рёбрах, кажется, сломанных.