А небо по-прежнему голубое
Шрифт:
Чарити Бэрбидж».
— Гермиона? — неуверенно зовет мать, слегка ошарашенная внезапным появлением на кухне в дневное время огромной совы, а так же непривычно громким смехом обычно тихой дочери. — Что это было?
— Это было напоминание о том, что Чарити про меня не забыла, — пробормотала себе под нос девочка и уже громче ответила: — Письмо от друга из Хогвартса. Ну, из школы волшебства. Просто школы, — примирительно добавила Гермиона, понимая, как неприятно родителям снова слышать про замок, на девять месяцев отбиравший у них единственное дитя.
— Но… совы? — Миссис Грейнджер устало обмахивается кухонным полотенцем. — Я уже забыла о том, что в вашем
Гермиона пропустила мимо ушей слова матери, покинув кухню и поднявшись наверх, в комнату, где ее уже дожидались маленькая чернильница и перо, потрепанное за время написания писем всем друзьям.
Шел август, вернее, плавились зноем его начальные недели. Со времени возвращения из Хогвартса Гермиона сидела дома, занимаясь подготовкой к следующему учебному году. Подготовкой это можно было назвать весьма условно, ведь девочка еще не успела купить всё необходимое для школы и потому лишь почитывала выписанные на лето из школьной библиотеки фолианты. Помнится, мадам Пинс пообещала проверить каждую страничку на предмет пятен от мороженого или сока. Но Гермиона ни за что на свете бы не позволила себе такое кощунственное отношение к книге, особенно к библиотечной.
Сначала, по приезду домой, девочка буквально искрилась от впечатлений. Она с горящими глазами рассказывала про волшебство, про экзамены, про друзей, упуская, конечно, наиболее спорные моменты вроде нарушения школьных правил. Если процедуру экзаменов родители смогли примерно понять, то остальное, к сожалению, оставалось для них за рамками, и вскоре осознавшая это Гермиона всё реже упоминала о школе. Родители делали вид, словно так и нужно, словно не было этого разрыва с семьей, словно не существовало мира волшебства. Гермиона понимала, что это — защитная реакция, и уж лучше пусть она будет такой, нежели поведение Дурслей в случае Гарри. И всё равно было больно сознавать, что родители не смогут разделить с нею столь важные моменты ее жизни, что для них ее успехи, ее друзья навсегда останутся за кадром.
Прерывисто вздохнув, девочка обмакнула кончик пера и принялась выводить ровные строчки ответа на письмо Чарити. Всё лето Гермиона исправно посылала ей письма и не получила ни одного ответа, кроме этого, так спонтанно нарушившего чаепитие на кухне. Также девочка написала, наверное, неприличную кучу писем Гарри, но приятель ни на одно из них не ответил, что заставило Гермиону всерьез обеспокоиться ситуацией. Она писала и Рону, тот отвечал за всех троих — себя и близнецов, иногда и за Перси, если тот становился свидетелем написания письма. Гермиона частенько хохотала до слез, читая длинный пергамент, принесенный семейной совой Уизли, Стрелкой, исписанный строчками разных почерков.
В середине июля пришло письмо от мистера и миссис Уизли, приглашавших Гермиону погостить в их доме, названном «Нора». Рон и близнецы пару раз упоминали об этом названии, говоря, что понять его возможно, лишь увидев обиталище семейства Уизли собственными глазами. Родители Гермионы, всё еще с подозрением относившиеся к миру магии и к волшебникам, естественно, не отпустили единственного ребенка черт знает куда к черт знает кому. Они даже не пожелали встретиться лично с мистером Уизли, хотя это предложение было также озвучено в письме. Гермиона тогда жутко рассердилась и обиделась на родителей.
Однако после разговора и некоторых размышлений девочка поняла волнение родителей и смирилась с тем, что они пока что боятся за нее, считая, что она недостаточно освоилась
Впрочем, они и раньше не находили для нее времени, занятые карьерой и своей стоматологической клиникой. Недостатка в любви Гермиона, конечно, не испытывала, но, согласитесь, расти одной в обществе книг, в изоляции от сверстников, в окружении их постоянных насмешек и соседей, изредка присматривающих за излишне самостоятельной девочкой — это сложно.
А Гермиона действительно была самостоятельной. Она часто оставалась дома одна, без присмотра, умела подогреть себе еду из холодильника и позвонить в случае чего на указанные родителями номера. Она ловко управлялась с сигнализацией, и никогда еще родители, вернувшись домой, не заставали дочь в позднее время не в постели, не заставали беспорядка и разбитых ваз. Посуда всегда вымыта, в доме порядок и чистота, как в операционной. Дочь — под одеялом, как и полагается послушному ребенку.
Словом, мистер и миссис Грейнджер всегда были спокойны за свою умную правильную дочурку.
А Гермиона была всегда уверена в родителях. И правда, разве могла она их не любить? Они никогда и ни в чем ее не ограничивали, готовы были выслушать — в свободное от частной практики и домашнего отдыха время, которого практически не было, — и, попроси Гермиона, они бы с радостью выполнили ее просьбу. Гермиона любила их, таких родных и близких, и только непонимание омрачало ситуацию в семье.
Дописав письмо, девочка аккуратно сложила его и спустилась вниз, где мама продолжала всё так же опасливо следить за совой, мирно пьющей воду из подставленного Гермионой блюдца. Зрелище было комичным, так как блюдце совсем не годилось в качестве поилки, и длинный крепкий клюв птицы то и дело стукался о дно. При каждом стуке миссис Грейнджер устало прикрывала глаза.
— Отнеси это мисс Бэрбидж, — прошептала Гермиона так тихо, чтобы мать не услышала. — Ты ведь лучше меня знаешь верный адрес, не так ли? Удачного полета.
Птица, ухнув, вылетела в окно, задев крылом открытую створку. С улицы донеслись удивленные возгласы:
— Сова!
— Днем!
— Из окна Грейнджеров!
— Они всегда были странными. Особенно дочурка.
— Не слушай, милая, — очнулась миссис Грейнджер, закрывая оконную створку. — Болтают невесть что.
Но слова, услышанные Гермионой, надолго остались в ее памяти. Их словно выжгли у нее внутри, и девочка долго рассматривала потолок и тени, скользившие по нему от огоньков уличных фонарей, всё больше убеждаясь в том, что мир маглов — не для нее. Уж слишком она странная для мира рациональных прагматичных людей, не верящих ни во что, кроме научно доказанных фактов. Для мира, в котором логика царила над воображением, где мечтать было непозволительной роскошью.
Невольно Гермиона задумалась о Гарри. Ему, как ни крути, пришлось еще тяжелее после возвращения из Хогвартса. Как-то у него дела? Почему он не отвечает на письма? Неужели родственники снова устроили свою диктатуру и отобрали у Гарри все вещи, связанные с волшебным миром? Гермиона даже поежилась, ощутив беспричинный — или всё-таки обоснованный? — гнев на семейку Дурслей. Вот было бы здорово провести лето втроем! С друзьями. В полной свободе от родителей, в доме Рона… Гермиона мечтательно прикрыла глаза, и веки ей наконец-то смежил долгожданный сон.