"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).
Шрифт:
По свидетельству А. Т. Болотова, школьный учитель Бого-родицка совращал «лучших девок при помощи каких-то напитков, заманивая их к себе, паивал к распутству». Тот же Болотов сообщает о влиянии на калужского наместника М. Н. Кречетни-кова его любовницы. Она властно вмешивалась в служебные дела и запускала руку в казенные деньги.
Конечно же не все дамы были подвержены распутству. Супруга графа П. А. Румянцева блюла супружескую верность, но знала, что фельдмаршал имел метрессу. По случаю какого-то праздника она послала подарки супругу, камердинерам и нескольг ко кусков материи на платье метрессе. Граф таким вниманием был растроган до слез, но сокрушался: «Если бы знал ее любовника, послал бы ему подарки» (Русская старина, 1872. Т. V).
Едва ли не самое тягостное впечатление о пороках семейной жизни оставляют воспоминания Анны Евдокимовны Лабзиной.
Осиротевшая
Девочка покорно переносила издевательства супруга, будучи не в силах протестовать против его омерзительного поведения. Она, например, спокойно отнеслась к тому, что брачную ночь Карамышев провел не с нею, а со своей племянницей, с которой продолжал сожительствовать и после женитьбы. Иногда они спали все вместе, втроем.
Супруг не только сам развратничал, но и советовал, чтобы она себе «нашла по сердцу друга, с которым бы могла делить время». Более того, он сам обещал подыскать ей такого друга. Нравственный кодекс Карамышева был прост и столь же циничен: «Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться». На упреки Анны Евдокимовны он отвечал: «Разве ты думаешь, что я могу тебя променять на тех девок, о которых ты говоришь. Ты всегда мне жена и друг, а это — только для препровождения времени и для удовольствия» (Лабзина А. Е. Воспоми1 нания. СПб., 1903). От мук и страданий несчастную женщину спасла лишь ранняя смерть Карамышева, что позволило ей обрести покой во втором браке.
В переиздаваемом множество раз при Екатерине сочинении «О должности человека и гражданина» утверждалось: «Распутным называется человек, который порокам и неистовствам предан. Кто распутно живет, тот в стыд и посмеяние впадает, ослабляет тело свое, делает себя пред Богом наказания достойным и пред людьми ненавидимым».
Невозможно оспорить суровый приговор М. М. Щербатова поведению императрицы. «К коликому разврату нравов и женских всей стыдливости пример ее множества имения любовников, един другому часто наследующих, и равно почетных и корыстями снабженных, обнародовал чрез сию причину их щас-тия, подал другим женщинам! Видя храм сему пороку, сооруженный в сердце императрицы, едва ли за порок себя щитают ей подражать; но паче, мню, почитает каждая себе в добродетель, что еще столько любовников не переменила!»
Эротизм в русском народном творчестве — явление столь же распространенное, сколь до сих пор недостаточно изученное. Все те этнографы и фольклористы, которые профессионально занимались сбором произведений народного творчества и наблюдениями за особенностями его бытования, безусловно могут подтвердить это. Однако, наблюдая живое бытование эротического фольклора, они крайне редко его записывали, считая подобные произведения «неприличными», циничными и недостойными занять место среди подлинно народных образцов устного творчества. Это — общее явление в духовной жизни общества. То же самое мы наблюдаем и в литературе XIX — начала XX в, когда критики резко выступали против чувственности поэзии и прозы того времени, объявляя ее «порнографией»1. Однотипное явление наблюдалось и ранее — имею в виду изъятие из греческих текстов при их переводе на древнерусский язык всех эротических сцен2. Лишь немногие фольклористы и собиратели народного творчества в XIX в. записывали эротический фольклор, причем большая часть этих записей до нас не дошла. Одни из них были сознательно уничтожены из-за боязни репрессий (так поступил, например, И. Г. Прыжов (1827 — 1885), сжегший в ожидании возможного ареста «тысячи записанных им сказок о попах»3). Другие же не были напечатаны по цензурным обстоятельствам и до сих пор лежат в архивах. Таковы «Русские заветные пословицы и поговорки» В. И. Даля, которые он не включил в свой известный сборник из-за осложнений с цензурой. Он собирался их опубликовать в 1852 г, но впоследствии сам отказался от этого намерения4.
И в XX в. положение не изменилось. Этнографы и фолькло-рисгы по-прежнему игнорировали эротический фольклор, не признавая его «народным». Вот пример из моей собственной практики: когда мне пришлось участвовать в Закарпатских фольклорных экспедициях Института этнографии АН СССР, то нас специально предупреждали во время инструктажа, чтобы мы, упаси Бог, не записали ненароком
Надо ли говорить о том, что в советское время даже простое упоминание об эротических фольклорных памятниках строго осуждалось и преследовалось. Вот типичный пример такого пуританизма. В статье «Источниковедение» для Советской исторической энциклопедии я привел образец преднамеренного сокрытия места создания и публикации исторического источника ссылкой на нелегальное издание брошюры В. И. Ленина о штрафах (под видом легального издания с вымышленными выходными данными) и упомянул также, что А. Н. Афанасьев издал в Женеве известный сборник эротических сказок («Русские заветные сказки») с такими выходными данными: «Валаам. Типарским художеством монашествующей братии. Год мракобесия». Отклик последовал незамедлительно. В журнале «Вопросы истории» за 1967 г. в No 1 помещена заметка А. И. Гуковского «Не о всяких сказках вести сказ». В ней «Русские заветные сказки» А. Н. Афанасьева названы «порнографической книжкой», переиздавать которую нельзя, «потому что такого неприличия бумага не терпит». «Народный характер этого сборника “заветных сказок” по меньшей мере сомнителен», утверждал автор. Мои возражения А. И. Гуковскому опубликованы не были. Прошли годы, изменилась обстановка, ушел в прошлое запрет на публикацию «неугодных» для правящей идеологии эротических произведений, и в наши дни сборник А. Н. Афанасьева «Русские заветные сказки» уже опубликован в России — и неоднократно.
Осуждение (и даже отрицание!) секса в русском быту имеет давние традиции. Оно восходит к православной концепции восхваления девственности и идеала безбрачия. Всё православие в этом отношении построено на противопоставлении «добра» (под ним понималось умерщвление плоти, «богоугодный аскетизм», подавление в человеке чувственных соблазнов и проч.) и «зла» (под которым понимался секс, традиционно воплощавшийся в облике жены-соблазнительницы). Православная Церковь, стремясь охарактеризовать женщину как узилище зла и воплощение секса, дошла до того, что даже библейского Змия-искусителя изображала подчас в виде женщины-змеи с распущенными волосами, большими обнаженными грудями и змеиным хвостом вместо ног... И в нравоучительных произведениях «злая жена» всегда представала прелюбодейницей и блудницей. Главным для нее в браке была физическая близость, и ради соблазна мужчины она была готова на все, в том числе и на противоестественные (с точки зрения Православной Церкви) чувственные ухищрения7.
В то же время православие рассматривало любовь только как неземное возвышенное чувство преклонения перед Богом. Показательно, что и в древнерусском языке само слово «любовь» («любы») означало не чувственную страсть, а привязанность, благосклонность, мир, согласие и проч. Надо сказать, что и в русском фольклоре мы находим такую же параллель: в народном языке синонимом глагола «любить» был глагол «жалеть».
С внедрением в народное сознание церковных представлений о целомудрии предосудительными стали считаться любые обнажения. В церковной живописи изображение обнаженного женского тела разрешалось только в сценах адских мук для грешниц. В народном быту издавна господствовало требование к замужней женщине ходить на людях всегда с покрытой головой. Интимная супружеская жизнь постепенно стала строго регламентироваться Церковью: запрещалось «творить плотногодие» по средам, пятницам, субботам и воскресеньям, а также во время многочисленных постов. Стали требовать завешивать иконы в комнате, где совершалось «греховное дело» и даже снимать нательные кресты... Таковы были строгие церковные идеалы.
А в жизни? Существовал ли секс на Руси?8 О том, что он был, свидетельствуют прежде всего епитимийники. Это — сборники, предназначенные для священников, с перечнем «богоугодных дел» (молитва, поклоны, пост, покаяние и даже отлучение от Церкви), налагавшихся священником на согрешивших в вопросах нравственности прихожан. В этих сборниках содержатся вопросы к кающимся и исповедующимся, а также описываются заслуживающие осуждений и покаяния прегрешения и проступки сексуального характера, бытовавшие в то время, — «похоть богомерзкая» — так именовали их священники. В епитимийниках мы находим и сведения о существовавших в то время коиталь-ных позициях женщин, осуждавшихся Церковью («скотско», «мужеско», «созади», «на коне» и проч.).