"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Из произведений «барковианы» сюда вошли: «Рондо на любимое русское выражение» (С. 49 — 53), «Ода Приапу» (С. 54), «Фомин понедельник» (С. 78).

Рукопись номер 7. Сборник под заглавием «Эротика». Из собрания Г. В. Юдина. В Пушкинский дом поступил из собрания Библиотеки Академии наук. Датируется примерно 1870-ми годами.

Из относящихся к «барковиане» произведений сюда включены «Драма в 3-х действиях» (л. 14о6.) и «Ода Приапу» (л. 120). «Похвала Баркову» (л. 193) имеет отношение к «барковиане» только по теме; по времени это позднейшее сочинение.

Рукопись номер 9. «Собрание эротических произведений в стихах и прозе». Собрание Н. К. Москва, 1883.

Отдельные стихотворения сборника имеют традиционную подпись

«Барков», однако по языку, стиху и сюжетам они не относятся к «барковиане».

Рукопись номер 11. Сборник без заглавия на 88 листах, из которых реально заполнено только 64. По данным описи отно сится к 1870-м годам. Заполнен четким, но неразработанным почерком; тексты — с грамматическими ошибками.

Лишь одно стихотворение «Совет девушкам» (л. 8) подписа но «Из Баркова».

Рукопись номер 24. Отдельная тетрадь с сильно поврежден ным текстом трагедии № 1.

Рукопись нолгер 25. Отдельная тетрадь. Из библиотеки И. А. Шляпкина. Содержит текст трагедии N<> 1.

Рукопись нолиф 26. «Знаменитости. Сочинение Баркова» на 12 листах. Вторая половина XIX века.

Баркову приписаны стихотворения «Покаяние девушки» (л. 2), «Оправданье» (л. 3), «Муфты» (л. 4), «Студент и девушка. Быль» (л. 5) и другие явно более поздние и не принадлежащие к «барковиане».

Рукопись нолгер 31. «Тетрать 1-я к Собранию Девичьей игрушки». Вторая половина XVIII века.

Включает только «Разговоры академические Октавии с Тул-лией». Этот явный перевод с французского традиционно приписывается А. В. Олсуфьеву.

Рукопись ножер 39. «Э(Е)блематическо-скабрезный Альманах. Собрание не изданных в России тайных хранимых рукописей знаменитейших писателей древности, средних веков и нового времени. Выпу ск 12. Из собрания рукописей графа Завадовско-го и других собирателей. Переписано в 18(>5 году. Написано единственно для археологов и библиофилов в небольшом количестве экземпляров», на 77 листах.

Из «барковианы» включает только пьесу «Непреклонная любовь. Трагедия в 2-х действиях, сочинение Ивана Семеновича Баркова, переводчика Академии наук 1755 года. С.-Петербург». Под этим названием скрывается «трагедия» «Дурносов и Фарно-сов». Приписанное Баркову «Объяснение в любви монаха» («Егда аз убо ти узрел...», л. 59) написано в начале XIX века и принадлежиг Н. Ф. Остолопову.

ПРИМЕЧАНИЯ

^! Девичья игр\ шка, или Сочинения господина Баркова / Изд. подгот. А. Л. Зорин и Н. С. Сапов — М.: Ладомир, 1992. 416с. (серия «Русская потаенная литература»).

Н. Л. Пушкарева «НЕ МАТЬ ВЕЛЕЛА - САМА ЗАХОТЕЛА...» Интимные переживания и интимная жизнь россиянок в XVIII в.

«Просвещенный век», отмеченный семью десятилетиями «женских правлений» — своеобразным российским матриархатом — был веком окончательного размежевания мира женщин из среды дворянской, образованной, «благородной» и мира простолюдинок. Это особенно заметно при анализе интимной сферы частной жизни женщин. «Золотой век индивидуальности», как характеризуют XVIII столетие западные исследователи¹, внес немало изменений в образ мыслей и «чувствований» представительниц привилегированных социальных страт России. И все же воспитание сдержанности, умения не поддаваться эмоциям, а тем более страсти, — по-прежнему во многом определяло содержание женского воспитания в «благородном сословии». Считалось, что «публичная искренность этого времени» (Н. М. Карамзин) претила женской душе, более утонченной, нежели мужская².

В то время как в литературе интимная привязанность к женщине, интимный индивидуальный выбор («дрожь пробежала по жилам моим...»)³ стали все чаще изрбражаться и являлись в действительности причиной желания вступить в брак и основой его впоследствии, сами женщины не решались признаваться себе, что ищут в супружестве (а возможно, и действительно не

искали) «услаждения плоти»⁴. В то время как мужчины все более позволяли себе анализировать собственные «нежнейшие чувствования» к особам прекрасного пола, женщины о них задумывались мало либо вкладывали в это понятие совсем иное содержание. Все воспитатели — от матерей и нянек до гувернанток и надзирательниц в пансионах — старались выработать в девочках и девушках своеобразное отношение к чувственной любви как к «любви скотской», «мерзости» (А. Е. Лабзина)⁵. Родители-дворяне избегали говорить с детьми на сексуальные темы (во всяком случае, ни в одном из мемуаров или дневников нет даже намека на подобное). Девочек и юных девушек, выдававшихся замуж, держали в неведении обо всем, что касалось чувственности, поэтому неопытность, усугубленная элементарным незнанием и ханжеством, оборачивалась подчас тяжелейшими психологическими ломками. Лучше всего это описала А. Е. Лабзина, для которой старший по возрасту муж стал «просветителем» в делах чувственных: «Выкинь из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоренены глупыми твоими наставниками [, — говаривал он. —] Нет греха в том, чтоб в жизни веселиться! Я тебя уверяю, что ты называешь грехом то, что только есть наслаждение натуральное!» Не найдя понимания в таких вопросах у своей юной 13-летней жены, ее 27-летний супруг (известный ученый, минераловед и «горновед» XVIII в. — А. М. Карамышев) «открыл свои ласки» племяннице, с которой «спал, обнявшись, в открытую» не один год⁶.

И все же новые воззрения на чувственную сторону любовных переживаний (более «разрешительные», терпимые, пермис-сивные) породили новое отношение к материальному быту, обеспечивающему не только гигиенические требования⁷, но также интимность и удобство. А. М. Карамышев, как видно из описаний его жены, спал с нею на одной кровати. Однако именно в дворянских семьях и именно в конце XVIII — начале XIX в. совместное спанье мужа и жены на одной постели стало считаться «глупой старой модой» (А. Н. Радищев). Спать в благородном сословии стали отдельно. Для одних — это было знаком отрицания чувственной стороны семейной жизни. Например,

А. П. Керн описала в своих воспоминаниях семью знакомых ее родителей, в которой жена — руководимая моральными соображениями, «то есть будучи прюдка», как писала мемуаристка (от фр. pruderie — стыд), «спавши на одной кровати с мужем, укрывалась отдельно от него простынею и одеялом»⁸. В других случаях — по словам того же Радищева — стремление к созданию отдельных спален диктовалось «стремлением к украденным утехам с полюбовниками»⁹.

В то время как в крестьянской среде осуществление подобной «модели поведения» было невозможно ни с практической, ни с моральной стороны, в среде дворянской осознание собственного негативного отношения к физиологической стороне супружества лежало в основе умалчивания в мемуарах и письмах всего, что относилось к интимной сфере их переживаний.

Большинство дворянок ощущало непреодолимый нравственный барьер, мешавший поверять бумаге искренние и естественные чувства. Но было бы, разумеется, наивным полагать, что переживания, далекие от платонических, не возникали в сердцах россиянок. Другой вопрос — как они отразились в дошедших до нас эпистолярных и мемуарных источниках. Мемуаристки

XVIII в. предпочитали писать не о пережитом ими самими, но о чужих влюбленностях и страстях. Да и мужчины, оставившие мемуары, старались больше фиксировать переживания своих знакомых и родственниц, нежели пускать «чужих» в свой собственный внутренний мир¹⁰. Так, например, оттенок осуждения звучал в описанной графиней Эделинг истории взаимоотношений М. А. Нарышкиной и кн. Гагарина¹¹, или в рассказе