"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Если набожный христианин выводился в церковной притче как потенциальный насильник, ему, как и его в равной степени набожной жертве, полагалось каким-то образом избежать дьявольских козней. Как правило, сама женщина уводила насильника от греха. В версии четырнадцатого века одной широко известной притчи рассказывалось о монахе, который по дьявольскому наущению намеревался взять силой дочь своего благодетеля. Добродетельная девственница пробовала отвести от себя натиск сексуальной греховности при помощи ряда доводов церковного характера, но тщетно. Наконец она твердо заявила, что если монах попытается ее изнасиловать, то ей придется покончить с собой, а, следовательно, на монаха ляжет вся полнота ответственности за это самоубийство. На монаха этот довод подействовал отрезвляющим образом, и он тотчас же раскаялся в своих дурных намерениях. В версии этой притчи шестнадцатого века девственнице удалось убедить монаха при помощи совершенно иного довода: девушка объявила, что у нее менструация, и потому монах будет осквернен сношением с нею⁷.

В

безвоздушном пространстве церковной литературы «праведных» женщин не могло коснуться пятно «грешной» похоти, и, соответственно, изнасиловать их не могли. Жития женщин-свя-тых изобилуют примерами спасения от нежеланных действий сексуального характера. Одним из частых мотивов является принудительное помещение святой в публичный дом в качестве одного из испытаний⁸. По отношению к другим женщинам-святым применялась угроза грубого насилия. Святая Гаяна избежала подобной судьбы лишь благодаря тому, что по наущению Христову притворилась мертвой. Составной частью мученичества святых Кирианы и Юлианы являлось то, как их провели обнаженными по улицам города, но они тут же были укрыты божественными облачениями и спасены таким образом от бесчестья?. Каждый раз божественное вмешательство спасает святую от изнасилования, хотя в отдельных случаях избавление приходит только через мученичество¹⁰. Святая Пелагея Антиохийская, весьма почитаемая у средневековых славян, очутившись в руках вторгшегося войска, избегла осквернения, лишь вознеся молитву о ниспослании смерти¹¹. То, что смерть предпочтительнее насилия, преподносится как мораль «Сказания о деве и о том, как она осталась верна Господу». Набожная христианская девушка становится предметом вожделения у взявшего ее в плен воина-язычника. Она пытается уговорить его не причинял» ей зла, обещая при этом, что при помощи заговора сделает его неуязвимым. Однако, добавляет она, такого рода заклинание имеет силу лишь из уст девственницы. И когда воин потребовал доказательств действенности заклятия, девушка уговорила его совершить испытание, обратив свой меч против нее. Конечно, «заклятие» было всего лишь уловкой; девушка умерла от рук завоевателя, зато девственность ее осталась нетронутой¹². Существует и другое сказание со сходным сюжетом, где рассказывается о некоем мужчине, попытавшемся изнасиловать свою невестку. Та же довела его до бешенства и вынудила убить ее, спасшись тем самым от двойного бесчестья: изнасилования и кровосмесительства и удостоившись вследствие этого почетного погребения в монастыре¹³.

Другие прославленные святые уродовали себя, чтобы вызвать отвращение у жаждавших их мужчин. Некая юная монахиня вырвала у себя глаза, а еще одна девственница отрезала себе нос и губы. В конце притчи является Богородица и возвращает деве красоту ради небесного жениха¹⁴. И если верить разным нравоучительным историям, даже самоубийство считалось позволительным, чтобы избежать осквернения посредством изнасилования¹⁵. Этот мотив проник и в светскую литературу. В произведениях сербской эпической поэзии выводятся честные

жены, избиравшие смерть, лишь бы не попасть в руки турок¹⁶.

Житие святой Юлиании из Торжка является, вероятно, наилучшим примером воплощения в жизнь того принципа, что добродетельная женщина будто бы не может изображаться как жертва сексуального насилия. Согласно летописи, муж княгини Юлиании был убит князем Юрием, соперником, претендовавшим на княжение в Торжке. А после убийства князь Юрий силой затащил Юлианию к себе в постель. Когда же та ударила князя ножом в спину (в буквальном смысле), князь велел ее казнить, но затем вынужден был бежать, спасаясь от народного возмущения. В житийной же литературе, повествующей о княгине Юлиании как о святой, эпизод с насилием не упоминается вообще¹⁷. В идеализированном мире церковной литературы добродетельных женщин вообще не насилуют. Либо путем божественного вмешательства, либо благодаря собственной благочестивой мудрости, но святая женщина так или иначе спасается от навязываемого ей секса¹⁸.

Законодательство, касавшееся изнасилования

В реальном мире изнасилование добродетельной женщины являлось свидетельством злосчастного искажения надлежащего порядка вещей. Поэтому, согласно церковному праву, изнасилование считалось тягчайшим преступлением. Византийское как церковное, так и гражданское право подавало православным славянам пример¹⁹. Однако, хотя византийские нормы воспроизводились надлежащим образом, законы местного происхождения отличались от греческих моделей существеннейшим образом. Славянское право было сходно с византийским в том отношении, что в большинстве случаев оно трактовало изнасилование как тягчайшее преступление²⁰. Византийское светское и церковное право, известное у славян в переводе, содержало развернутые нормы, относящиеся к изнасилованию, похищению и соблазнению женщин. При определении способа обращения с насильником и его жертвой византийское право принимало во внимание сексуальное прошлое женщины и место, где произошло покушение. Южнославянское церковное право

выказывало тенденцию в трактовке изнасилования следовать византийской модели, а не нормам местного светского права. Русская же традиция церковного права имела своим источником в первую очередь местные концепции, в то время как церковноправовые нормы византийского происхождения воспринимались как вторичные.

12 «А се грехи злые, смертные.. » 353

Следуя византийской модели, южнославянские иерархи разграничивали изнасилование девственных и замужних жертв. Мужчина, надругавшийся над замужней женщиной, совершал на деле как бы прелюбодеяние, ибо вступал в сексуальную связь с чужой женой. По этой причине на мужчину, изнасиловавшего замужнюю женщину, налагалась та же епитимья, что и на прелюбодея²¹. Разумеется, размеры епитимьи за прелюбодеяние были среди самых высоких в своде норм права, но за физическое нападение никакой дополнительной епитимьи не налагалось.

Южнославянское церковное право обращало гораздо большее внимание на изнасилование девственницы, чем на обесче-щивание замужней женщины. Согласно ряду текстов, изнасилование девственницы считалось скорее прелюбодеянием, чем просто «блудом», ибо прелюбодеяние являлось гораздо более серьезным нарушением. В данном случае имело место равное отношение к замужним и незамужним женщинам²². А в отдельных текстах предусматривалась более длительная епитимья для мужчин, изнасиловавших девственницу, нежели для тех, кто изнасиловал замужнюю женщину²³. Обычная в этом случае епитимья представляла собой трехлетний пост при 150 земных поклонах в день - наказание, сходное с налагаемым за прелюбодеяние согласно славянской версии Устава святого Иоанна Исповедника²⁴. Ибо как и в случае с замужней женщиной, важен был сам акт воспрещенного секса, а не насильсгвенность способа его достижения. Независимо от того, что пускалось в ход: насилие или соблазн, - преступление в обоих случаях квалифицировалось как «растление»; согласие или несогласие женщины не влияло на церковное наказание. Любое несанкционированное сношение с девственницей считалось «изнасилованием в силу закона», ибо девственница не считалась дееспособной дать на то собственное согласие.

В то время как южные славяне сохраняли византийские церковные епитимьи за изнасилование в более или менее неизменном виде, в гражданские нормы ими были внесены существенные изменения. Согласно нормам византийского гражданского права, на мужчину, изнасиловавшего девственницу, мог быть наложен значительный штраф. Если он не был в состоянии уплатить столь крупную сумму, половина его имущества конфисковывалась и шла в уплату как возмещение нанесенного женщине ущерба. Насильника могли также подвергнуть наказанию за нанесение увечья²⁵. Однако церковное право предоставляло насильнику возможность выбора: мужчина мог жениться на своей жертве, если прежде она не была обручена с кем-либо и если имелось на то согласие ее семьи²⁶. Славянский перевод синтагмы отражал признание того факта, что гражданское наказание и церковная епитимья преследовали разные цели: насильник, наказанный увечьем и штрафом, никогда не станет хорошим мужем для своей жертвь?⁷.

Славянское законодательство предлагало рациональное разрешение правового конфликта между двумя византийскими традициями. Согласно сербскому уставу четырнадцатого века «Лекин Законик», если мужчина «обесчестит» девушку силой, ему предоставлялась возможность, при наличии согласия на то ее семьи, жениться на ней. Девушка и ее семья не были обязаны принять брачное предложение, а, напротив, могли потребовать, чтобы насильник был на законном основании выдан им для совершения возмездия. Если же семья жертвы соглашалась на брак, но насильник отказывался от подобного выбора, тогда он был обязан выплатить такой штраф этой семье, «как если бы он совершил убийство или иное ужасное деяние»²⁸. Прочие варианты в южнославянских текстах доходили даже до того, что делали брак с жертвой обязательным, хотел того насильник или нет, причем «даже если она бедна»²⁹. А потому для аристократа, например, обременение невестой низкого социального уровня уже само по себя являлось достаточно тяжелым наказанием. Как только семья девушки считала себя удовлетворенной, единственную претензию со стороны Церкви вызывал сам факт добрачного секса. По этой причине мужчина был обязан исполнить годичную епитимью, точно такую же, какая налагалась на женихов, переспавших с невестой (с ее согласия) до бракосочетания³⁰. Таким образом, южнославянское церковное право считало своей первоочередной целью обеспечение для девушки, утратившей невинность — будь то путем насилия или по собственной слабости, — как мужа, так и, соответственно, прочного общественного положения.

Если же изнасилованная женщина была замужем, то на виновника накладывалась обычная епитимья за прелюбодеяние наряду с наказанием гражданского характера. Согласно уставу «Лекин Законик», насильник платил штраф за убийство («кровь») жертве и ее мужу³¹. Согласно уставу Стефана Душа-на, наказание для насильника зависело от социальной принадлежности как его самого, так и его жертвы. Изнасилование социальной ровни влекло за собой увечье. Крестьянин, изнасиловавший аристократку, подлежал казни³².