А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
По сей день продолжаются споры по поводу закономерности подобного
решения проблемы личного и общего. Свое неприятие лирической формулы
Блока «О Русь моя! Жена моя!» И. Сельвинский выразил так: «Меня… коробит
от того, что моя родина оказывается… женой Александра Александровича»166.
К. Чуковский совершенно резонно отводит такую критику: «Какого Александра
Александровича? При чем здесь Александр Александрович? Кто дал нам,
читателям, право отождествлять
данного автора? При этаком критическом методе нетрудно объявить великого
поэта негодяем, так как в блоковской “Клеопатре” написано: “Я сам, позорный
и продажный…”»167.
В этом споре, разумеется, прав К. Чуковский: отождествлять «я»
художественного произведения с реальным жизненным «я» самого писателя не
следует никогда, поскольку в художественном произведении всегда
присутствует идейно-художественное обобщение, а не фотография внутреннего
мира самого писателя. В данном же конкретном случае такое отождествление
неправомерно вдвойне: в стихотворении Блока со словами «Жена моя!»
обращается к России драматизированный лирический персонаж, который еще и
«прикреплен» совершенно точно к определенному и очень давнему этапу
истории. Это ведь человек эпохи Куликовской битвы был в таких простых и
ясных отношениях со своей страной, так непосредственно представлял весь
народ. В современности, по прямому смыслу построения Блока, следует
добиваться таких же непосредственных отношений, но их в такой именно
форме все-таки нет, все более осложнено, запутано, неясно168. И. Сельвинский
игнорирует тут не только законы искусства, но и историю, не только
поэтический замысел вообще, но и своеобразный замысел Блока.
В лирической трагедийной композиции цикла совершенно особенная роль
отводится первому стихотворению. Это в своем роде экспозиция и завязка всех
идейных и художественных тем цикла. Тема личного и общественного здесь
дается через соотношение этапов истории. И прежде всего поэтому здесь нет и
не может быть никакого «Александра Александровича». Эпоха «древней воли»
и ее обобщенный персонифицированный человек соотнесены здесь с
современностью и ее — столь же обобщенным — человеком. Главная
индивидуально-поэтическая тема данного стихотворения — это тема характера
«боя», характера жизненных отношений, возникающих в эпоху «древней воли»:
по Блоку, они настолько прозрачны и ясны, что дают как бы наиболее общий,
166 Сельвинский И. Неточная точность или просто вольность —
Литературная газета, 1963, 5 окт., с. 4.
167
168
Примечательно, что в черновом наброске стихотворения
(см. комментарий В. Н. Орлова — III, 588) Блок гораздо резче и прямолинейнее
соотносит личное (связанное со сложными взаимоотношениями с Л. Д. Блок) и
современное — с историческим. Черновик теснее связан с «Песней Судьбы»,
чем окончательная редакция. В движении замысла и здесь видно становление
нового качества в поэзии Блока.
«отвлеченный» абрис, рисунок исторической судьбы России.
Персонифицированный герой цикла — воин Куликовской битвы — здесь
выступает от имени всего этапа в целом и одновременно представляет «вечный
бой», т. е. и будущее России, ее последующие этапы; образно ранний этап в
развитии стихотворения представлен «степной кобылицей»:
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
И нет конца! Мелькают версты, кручи…
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Тема «древнего боя» перерастает в тему современной трагедии. Герой-персонаж
на этом этапе «древней воли» не боялся «мглы ночной и зарубежной» потому,
что у него были ясные и простые отношения с народом, с Русью — «женой»;
всю поэзию и силу характера персонаж в его «общей» грани находит в
исторической перспективе, без нее его просто нет, она вошла в самую его душу,
поэтому в новых формах «вечного боя» он должен быть, так же, как там, в
Куликовской битве, на высоте величественной трагедии. Ход на будущее, на
современность, таким образом, оказывается предвещанием общенациональных
катастроф, великих трагических потрясений.
Поскольку основные идейные акценты в первом стихотворении, в завязке
трагедии, были на историческом прошлом, на образах «древней воли» и
«степной кобылицы», и движение стиха шло от прошлого к будущему, то
трагедийная перипетия во втором стихотворении строится в основном тоже на
прошлом. Ситуация стихотворения — прямое предвестье той, исторической,
Куликовской битвы. Так как Куликовская битва толкуется как часть «вечного
боя» русской истории, то во втором стихотворении она сама дается в
мужественных, трагических тонах неокончательного боя. Этот ее
неокончательный характер одновременно лирически пронизан огромным
утверждением жизни и подвига, несмотря на их трагизм, — в поразительном