А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
стихотворениях, до «кульминации», отчетливее выступают черты живого
«прошлого», в двух последних явственнее виден поворот на «современность».
Поскольку все в целом — это лирически драматизованная «история одной
души», то получается, что герой-персонаж как бы меняет маски, ведя в то же
время одну и ту же целостную трагедийную линию. Такое построение
связывает цикл с эволюцией Блока — примерно так же Блок строил цикл
«Заклятие огнем и мраком».
социальные маски — она выступала то как городская женщина, актриса,
«интеллигентка», то как деревенская русская баба, солдатка, «народ». Однако
некоторая
напряженность,
неестественность,
художественная
дисгармоничность обнаруживались в этой «смене масок». Сейчас, после
рассмотрения прозы Блока в ее соотношениях с драмой «Песня Судьбы»,
собирательно, концентрированно выразившей недостатки развития Блока,
должно быть ясно, что огромная художественная высота цикла «На поле
Куликовом» выражает также собирательно положительные качества эволюции
Блока, идейно-духовный рост поэта. Органичность образного движения в новом
цикле Блока говорит о качественном росте его мировоззрения.
Вместе с тем не следует механически противопоставлять цикл «На поле
Куликовом» всему предшествующему развитию Блока. Именно потому, что этот
цикл представляет собой как бы собирательную точку положительных свойств
всего движения Блока революционных лет, он вбирает в себя все ценное, что
накапливалось в предшествующем движении, причем это не простая
ассимиляция одних вещей и отбрасывание других, но переосмысление,
выстраивание пути, выявление в нем внутренней закономерности и
одновременно — качественное идейно-художественное перевооружение. Так,
скажем, «Осенняя воля» в таком выстраивании пути оказывается прямой
предшественницей «На поле Куликовом», но отсутствие у Блока в то время
четкой идейно осмысленной исторической перспективы переводит очень
близкий замысел в тему «духовного бродяжества». В более узкопоэтическом
плане, скажем, соотношение между конкретной изобразительностью и
обобщающими элементами в произведениях Блока переходного периода часто
оказывалось дисгармоническим. Крайнюю дисгармоничность, преобладание
«отвлеченности» Станиславский объяснял в «Песне Судьбы» общей
кризисностью; в цикле «На поле Куликовом», в связи с предшествующими
находками Блока в этом плане, возникает высокая художественная норма этих
соотношений.
первая строфа пейзажная:
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
Дело не в том, что у прежнего Блока не было пейзажей такой силы и точности;
они были, в ряде случаев они часто оказывались и органически
скрещивающимися, соотносящимися с душевной, психологической и
философско-обобщающей темой стихотворения — как, скажем, в
стихотворении «Твоя гроза меня умчала…». Но иногда конкретное
изображение — скажем, в «Плясках осенних» — подчинялось отвлеченной
схеме, и тогда терялась эмоциональная сила воздействия и даже сама
конкретность. Цитированная выше строфа напоминает «Осеннюю волю», там
подобный пейзаж раскрывал и душевную смуту «рассословленного»
трагического бродяги. Здесь он переходит в тему трагедийного единства
личного и общего, истории и современности; такая связь разных планов
стиха — конкретно-изобразительного и общего, «отвлеченного» — становится
отныне и общей нормой, главной линией в соотношениях конкретной
изобразительности и обобщающе-философских элементов в стихе Блока
вообще. Это норма на будущее развитие Блока, — однако именно в этом
переломном моменте в свете найденной нормы, выясняется также, что она была
и внутренней тенденцией, пробивавшейся сквозь иные тенденции в прошлом.
Все дело в том, что художественно осознанное трагедийное единство личного и
общего, современности и истории — новое мировоззренческое качество,
выявляющееся в итоге кризиса 1908 г.
В самом ключевом к циклу стихотворении соседство первой, пейзажной
строфы со второй, обобщающе-философской, выявляет соотношение
жизненной конкретности и «отвлеченности» как общую перспективу истории:
О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь — стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
«Стрела татарской древней воли» — здесь поэзия раннего этапа русской
истории; так исторически «прикрепляется» «скудная глина желтого обрыва» —
это не Русь вообще, но древняя Русь; путь в ней «ясен», потому что обнаженно
просты отношения, это земные отношения «воли»; они просты и для «татар», и
для того, от чьего лица идет лирическое повествование. Поэтому так прям и
ясен стык: «О Русь моя! Жена моя!» Ясны отношения личного и общего.