А. Блок. Его предшественники и современники

Громов П.

творчестве, что Вы сами недовольны ею и мечетесь в мучительных поисках».

Наконец, с прозорливостью гения он угадывает в самом мучительном

несовершенстве пьесы новый необыкновенный взлет Блока: «… думаю о том,

что Вы скоро напишете что-то очень большое»164. Замечательность ситуации в

том, что это «очень большое» — тогда, когда происходит обмен письмами

между Блоком и Станиславским и одновременно дискуссии о «народе» и

«интеллигенции» (конец 1908

г.), — уже существовало, уже создавалось

Блоком. В дневниковой записи от 1 декабря 1912 г., перебирая в памяти

невеселые обстоятельства своих отношений со Станиславским по поводу

«Песни Судьбы», Блок писал: «Станиславский страшно хвалил, велел

переделать две картины, и я переделал в то же лето в одну (здесь родилось

“Куликово поле” — в Шахматове)» (VII, 187). Гениальный блоковский

стихотворный цикл «На поле Куликовом» возник отчасти в процессе создания

новой кульминационной сцены «Песни Судьбы», завершался же он к поре

переписки со Станиславским. Он, несомненно, теснейшим образом связан и с

самым крупным в жизни Блока художественным провалом, и с прозой,

разрабатывающей проблему «народа» и «интеллигенции».

Лирический цикл «На поле Куликовом» стал для Блока поворотным

пунктом решающего значения как в движении его поэзии, так и его прозы, т. е.

он выполнил реально ту задачу, решение которой Блок в достаточной степени

осознанно возлагал на «Песню Судьбы». С замыслом драмы на определенном

этапе дело обстояло так, что его надо было просто оставить, перейти к другому

замыслу. Именно это и произошло в момент возникновения цикла «На поле

Куликовом», только Блок, в сущности, до конца жизни не понимал, что на

«Песне Судьбы» следует поставить крест раз и навсегда и что даже простое

соседство этих двух замыслов художественно убийственно для драмы.

Решающая чисто художественная, изобразительная коллизия замысла была

сформулирована Блоком еще в письме к матери от 30 января 1908 г.:

«Проклятие отвлеченности преследует меня и в этой пьесе…» — далее же

«отвлеченность» связывается с декадентскими тенденциями и в искусстве, и в

жизни: «… весь яд декадентства и состоит в том, что утрачены сочность,

яркость, жизненность, образность, не только типичное, но и характерное»; еще

164 Там же, с. 415.

далее там же говорится: «А в жизни еще очень много сочности, которую

художник должен воплощать» (VIII, 226 – 227). При всем более чем понятном

для нас стремлении Блока оттолкнуться от декадентства, необходимо все-таки

сказать здесь, что проблема «отвлеченности» и «жизненности» не совсем

правомерно

дается в мертвенном противопоставлении, и потому преувеличенно

(хотя и понятно опять-таки в применении к тогдашней литературной

обстановке) толкуется «ядовитость декадентства». Замысел обобщающего

произведения о России, к тому же в ходе своего развития неизбежно вобравший

в себя идею исторической перспективности, по логике вещей не мог не

включать в себя элементов «отвлеченности». Простое эмпирическое

повествование, ограничивающееся только «характерностью» и «сочностью»,

как раз ни при каких обстоятельствах не могло бы дать того обобщающего

идейного итога, которого искал Блок. В высшей степени важно то, что Блок

борется с декадентством, отталкивается от него, но неправомерно то, что он

отождествляет с ним всякую «отвлеченность». Тут сказывается

противоречивость Блока: он движется судорожно, зигзагами. Мудрость оценки

Станиславским итогов блоковской работы состоит именно в том, что он видит

необходимость внутреннего единства жизненной простоты, естественности и

обобщающих начал, «отвлеченности». По Станиславскому, в искусстве следует

«… заставить себя и других просто и естественно переживать большие и

отвлеченные мысли и чувства»165. Дурная «отвлеченность» у Блока получалась

как раз от мертвенного разрыва, механического противопоставления «простой

естественности переживаний» и обобщающей «отвлеченности», от «дурной

бесконечности» этой коллизии. Кризис «Песни Судьбы» обнаруживал эту

художественную коллизию как общую идейную коллизию творчества Блока.

Цикл «На поле Куликовом» гениален именно тем, что большие общие,

«отвлеченные» темы здесь становятся предметом «простого и естественного»

индивидуально-человеческого

переживания.

Логика

органичных

художественных переходов от личного к общему, от обобщенно-философского к

наглядной жизненной конкретности — не в их разрыве и противостоянии, но в

сложном драматическом, трагическом переплетении и взаимопроникновении —

и дается в цикле «На поле Куликовом», сменяющем, снимающем и

художественно отвергающем замысел «Песни Судьбы».

Быть может, наиболее сложным духовно-идейным вопросом в отношении

цикла «На поле Куликовом» является вопрос о соотношении в нем

«исторического» и «современного». В общей форме здесь можно сказать, что в