А. Блок. Его предшественники и современники

Громов П.

безумия. В подтексте присутствует та же тема преодоления трагизма,

нахождения «радости жизни», и с первой же строфы возникает основное

психологическое задание — обрывы сознания как единая мотивировка всего

построения:

Он вчера нашептал мне много.

Нашептал мне страшное, страшное…

Он ушел печальной дорогой,

А я забыла вчерашнее —

забыла вчерашнее.

Забвение вчерашнего, трагического мотивируется безумием. Однако забытое,

вчерашнее

заново появляется в ином виде, притом Офелия сама не понимает, в

чем смысл происходящего, не понимает, что забытое ею «страшное» и

обусловливает то, что происходит сейчас. Офелия оказывается отторгнутой от

природной жизни, для нее невозможно фетовское согласованное существование

с деревьями и травами, и это тоже дается как вспышка безумного сознания:

Вчера это было — давно ли?

Отчего он такой молчаливый?

Я не нашла моих лилий в поле,

Я не искала плакучей ивы —

плакучей ивы.

Далее, еще в двух строфах дано переплетение трагизма любви с

отторженностью от природы, не осознаваемое героиней в их единстве, но для

читателя все более уточняющее и единство темы, и единство психологической

мотивировки. В финальной строфе все завершается тем, что героиня находит

успокоение и от любовной горести, и от разрыва с природой, окончательно

впадая в безумие:

Я одна приютилась в поле,

И не стало больше печали.

Вчера это было — давно ли?

Со мной говорили, и меня целовали —

меня целовали.

Несомненно, здесь наиболее явственно проступает в творчестве молодого

Блока «апухтинское». Все построение держится на предельном обострении,

взвинчивании психологической ситуации, со столь типичным для Апухтина

переходом к повествовательному, прозаическому разложению,

«раскладыванию» на отдельные куски-этапы логики внутреннего движения.

Более конкретно и непосредственно блоковское стихотворение связано (и это

кажется столь же несомненным) с чрезвычайно популярным произведением

Апухтина «Сумасшедший». Известно, что молодой Блок — актер-дилетант —

любил выступать с декламацией «Сумасшедшего». Апухтинский

«Сумасшедший» четко расчленен на отдельные куски, воспроизводящие

перебои, переходы безумного сознания из одного состояния в другое.

Изображается посещение больного в клинике женой и братом. Больной

встречает посетителей как милостивый король. Глядя на знакомые лица, он

постепенно осознает свое истинное положение, становится на некоторое время

почти здоровым. Во время беседы возникает рассказ-воспоминание о том, как

больной

сошел с ума (вершинный кусок тут — популярная в дореволюционные

времена бытовая песня «Васильки»). Мелодраматическая взвинченность,

переходящая в безвкусицу, сочетается с довольно искусным психологизмом:

воспоминание так взволновало человека, что он снова впадает в безумие, мнит

себя уже разгневанным королем. Блок убрал всю безвкусицу, перевел

повествование в сдержанный, благородный тон, но основной принцип

построения у него тот же, что и у Апухтина: алогические перебои сознания

образуют драматизм лирического сюжета.

Однако важны тут не только сходства, внешне вполне явные, но и различия,

художественно куда более трудные для постижения и идейно необыкновенно

существенные. Прежде всего, при поразительной близости сюжетной схемы

полностью отсутствует повествовательный бытовизм, столь существенный у

Апухтина в качестве опоры для психологического анализа. С другой стороны,

знаки природной жизни («лилии», «ива», «поле») являются именно

декоративными знаками: никакой лирико-эмоциональной роли они не играют, и,

следовательно, «фетовское» по-прежнему смысловой, философской значимости

не имеет. Выходит так, что Блок использует только оголенный психологизм,

ставший в своем роде схемой. Возникает вопрос об идейном центре, зерне

произведения: где же оно? Ситуация становится ясней, если поставить

аналогичный вопрос в отношении Апухтина. Бытовизм, житейское

правдоподобие (современный «рассказ в стихах») у Апухтина органически

слиты с психологическим анализом потому, что в границах самого

стихотворения есть кусок, объясняющий всю ситуацию, дающий ключ к

сюжету, ставящий все на свои места:

Но все-таки., за что? В чем наше преступленье?

Что дед мой болен был, что болен был отец,

Что этим призраком меня пугали с детства, —

Так что ж из этого? Я мог же наконец

Не получить проклятого наследства!

Натуралистическая экспрессия стихотворения (переходящая в мелодраму, в

уголовную хронику) находит натуралистическое же общее философское

объяснение смысла происходящего: все дело в проклятии естественного,

биологического хода вещей, в наследственности. Стихотворение Апухтина не

только внешне, но и внутренне, по существу, связано с 80-ми годами, —

скажем, с воздействием натурализма как художественного метода и т. д. Блок

все это отстраняет, и, значит, вполне закономерно отпадает и натуралистическая