А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
3
Говоря о «взрывном», «скачкообразном», «катастрофическом» появлении
центральной темы первого периода творчества, темы Прекрасной Дамы,
решительно определившей его личную жизненную судьбу, Блок вместе с тем
всегда подчеркивает внеличный, объективный характер этой темы. Более того,
само индивидуальное, вполне конкретное человеческое чувство, любовное
чувство, возникшее ранее и только принявшее
моменту творческого взрыва, получает свои истолкования в свете общего,
внеличного начала; задним числом перетолковываются, наполняются новыми
смыслами как предшествующие духовные поиски, так и более ранние
единичные события «истории одной любви». Обозначая словом «мистика»
именно внеличное содержание происшедшего события, Блок рассказывает в
«Автобиографии»: «До сих пор мистика, которой был насыщен воздух
последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна; меня
тревожили знаки, которые я видел в природе, но все это я считал
“субъективным” и бережно оберегал от всех» (VII, 13). Дело не в том, чтобы,
вслед за Блоком, пытаться искать особые смыслы в отдельных, подчас странных
или даже эксцентрических его поступках той поры, еще менее — в том, чтобы
пытаться перетолковывать на новый лад действительно мистические или просто
малопонятные высказывания из его юношеского дневника и писем. Но важно не
терять за деревьями леса. Действительно важно то, что узколичное и жизненно
общее существуют у Блока в единстве, в комплексе; энергичное подчеркивание
Блоком первостепенной значимости «общего» здесь также важно, и без этого
«общего» немыслим высокий лиризм ряда стихов, требующих объяснения в
единой логике развития поэта, а не игнорирования или зачеркивания. Сам же
Блок неизменно настаивает на значении «общего»: «… все внимание
направлено на знаки, которые природа щедро давала слушавшим ее с верой» (I,
559) — так говорит Блок в послесловии ко второму изданию «Стихов о
Прекрасной Даме»; в дневниковых комментариях 1918 г. к этой же книге
говорится о том, что «“влюбленность” стала меньше призвания более высокого,
но объектом того и другого было одно и то же лицо» (VII, 344). И там и тут, с
разных концов, речь идет о важности, значимости «общего» в идейном
построении книги. Как и в других случаях, у нас нет оснований не доверять
столь категорически выраженным мнениям самого поэта.
Прямое выражение это «общее» находит с наибольшей силой в стихах,
написанных после решающего перелома 1901 г., хотя и в «зоне», «орбите» этого
перелома. Получается
«апухтинским» в поэзии Блока: «магический кристалл» темы Прекрасной Дамы
поэтически проясняет и обобщает поиски предшествующих лет, выводит с
особой отчетливостью наружу то, что ранее выражалось в форме более
запутанной, менее явной. Однако так же, как и там, необходимо подчеркнуть,
что все предшествующее содержит (иначе оно просто было бы не стоящей
внимания бессмыслицей, ранним стихоплетством интеллигентного юноши)
искания общего смысла, обобщающего поэтического понимания того, что
происходит в объективном мире. Более того, сама тема Прекрасной Дамы,
внутренняя логика ее появления и поэтического торжества в лирике Блока
объясняется как раз наличием в предшествующем творчестве тех мотивов
«общей» тревоги, «общего» смятения, которые в свете самой этой, уже
оформившейся, темы просто получают свое наиболее явственное,
художественно резкое выражение. С этой точки зрения Блок по-своему прав,
перетолковывая предшествующее после взрыва, прав, разумеется, только в
смысле выяснения общей линии своего развития, но не там, где он
мистифицирует, придает двойной смысл простым событиям своей личной
жизни.
Речь идет здесь о стихах, в которых Блок пытается за смутными, чисто
личными предчувствиями близящихся перемен увидеть признаки грядущих
«неслыханных перемен» общего порядка, уловить надвигающиеся на целый
мир катастрофы. Знаки этих роковых, катастрофически надвигающихся
изменений в мире Блок прочитывает в природе, соответственно
трансформируется пейзаж: он перестает быть придатком к личной драме
выделившегося из лирического потока субъекта, но, напротив, становится
самостоятельной, дышащей грозными предчувствиями сущностью:
Ужасен холод вечеров,
Их ветер, бьющийся в тревоге,
Несуществующих шагов
Тревожный шорох на дороге.
Холодная черта зари —
Как память близкого недуга
И верный знак, что мы внутри
Неразмыкаемого круга.
Однако разработанность и, соответственно, выразительная сила пейзажа
(«природного начала») не приближает его к лирическому субъекту, к
лирическому «я» стихотворения, как это было у Фета. Напротив,
самостоятельная значимость пейзажа только увеличила, обострила
разобщенность «я» и «природы». Получается так, что «природа» и «я» как бы
вступают между собой в сложные отношения противоборства и взаимной