А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
чисто литературных, художественных аспектах этого драматического
Биографический очерк, с. 284 – 285; более точно — в воспоминаниях
В. А. Рождественского о Блоке (Звезда, 1945, № 3, с. 113 – 114). В этих
мемуарах В. А. Рождественского имеются также чрезвычайно ценные,
внушающие доверие (в смысле правдивости, «похожести» на Блока) записи
литературных мнений Блока.
235 Описание подобных столкновений Блока и Гумилева дает, скажем,
К. И. Чуковский
№ 6, с. 174). Не следует преувеличивать чисто личную сторону этой вражды;
так, скажем, В. А. Рождественский передает и такой случай: «Однажды после
долгого и бесплодного спора Гумилев отошел в сторону явно чем-то
раздраженный. — Вот смотрите, — сказал он мне. — Этот человек упрям
необыкновенно. Он не хочет понять самых очевидных истин. В этом разговоре
он чуть не вывел меня из равновесия… — Да, но вы беседовали с ним
необычайно почтительно и ничего не могли ему возразить. — Гумилев быстро и
удивленно взглянул на меня. — А что бы я мог сделать? Вообразите, что вы
разговариваете с живым Лермонтовым. Что бы вы могли ему сказать, о чем
спорить?» (Звезда, 1945, № 3, с. 109). У Блока неприятие идейно-
художественной позиции Гумилева распространялось в последние годы и на
поэзию Гумилева: «К поэзии Гумилева относился он отрицательно до конца…»
(Зоргенфрей В. А. А. А. Блок. — Записки мечтателен, 1922, № 6, с. 148).
236 Ходасевич В. Ф. Гумилев и Блок (1931). — В кн.: Некрополь. Брюссель,
1939, с. 127 – 128.
237 Там же, с. 127.
жизненного столкновения двух крупных поэтических индивидуальностей.
Особая примечательность ситуации состоит тут еще и в том, что Гумилев
как поэт именно в эти годы чрезвычайно вырастает, становится крупной
художественной величиной. Несмотря на интенсивную стихотворную работу,
наличие целого ряда сборников, выходивших с середины 900-х годов,
деятельность в качестве литературного критика и организатора акмеистической
литературной группировки, Гумилев, вероятно, остался бы малозаметным,
забытым явлением в литературе без стихов последних лет, подведших итоги его
поэтическому творчеству и объединенных в книге «Огненный столп» (1921).
Именно наличие этого сборника и стягивающихся к нему относительно
немногочисленных вещей прежних лет и делает Гумилева явлением в истории
русской поэзии начала двадцатого века. В дореволюционный период Гумилев,
естественно, представляется наиболее показательной фигурой для
возглавлявшегося им течения — акмеизма. Современный исследователь не без
основания пишет: «Акмеисты
обращались к истории… Они сводили историю лишь к маскараду веков,
рассказывали анекдоты о минувших днях»238. Это говорится об акмеистической
прозе — в не меньшей степени это относится также к акмеистической поэзии,
откуда как вторичное явление, собственно, и происходит проза акмеистов.
Гумилев-поэт в дореволюционный период — весь в перекрестных
воздействиях современной русской и западной поэзии, и меньше всего тут
слышится Анненский с его глубоким и сложным, социально насыщенным
современным психологизмом, — а именно Анненского считала своим учителем
более или менее вся школа. Гумилев особенно охотно прибегает к «маскараду
веков» потому, что он стремится дать современный стих с
«объективированным» субъектом, лирическое «я» в пластически-конкретных
обстоятельствах и обстановке. «Посвящается моему учителю Валерию
Брюсову» — так открывается одна из первых книг Гумилева «Жемчуга» (1910).
Стихи раннего Гумилева лишены, однако, напряженной страстности
брюсовской поэзии. Исторические герои были для Брюсова поиском более
интенсивного и предметно-наглядного выражения эмоциональной стихийной
напряженности современного человека. Внешняя историчность стихов раннего
Гумилева тоже, конечно, не просто поза по замыслу, хотя в итоге она часто
оказывается именно позой. Гумилев стремится выразить свое недовольство
«прозаичностью» и жизненной пассивностью современного человека — отсюда
внешняя историчность его стихов. Однако Гумилеву чужды стремления
постигнуть динамику социально-исторических коллизий в душе современного
человека, — поэтому понятно, что ему кажется «истерическим восторгом» и
«истерической мукой»239 творческое желание Блока найти понимание
современных социальных коллизий в душе человека сквозь историческую
перспективу.
238 Михайловский Б. В. Акмеизм. — В кн.: Русская литература XX века. М.,
1939, с. 338.
239 Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии, с. 156.
Именно это отчуждение от реального драматизма современности
омертвляет и историю, и лирическое «я» в стихах раннего Гумилева. История
становится в таких условиях музейной экспозицией с рядом эффектных
ситуаций и деталей, лирическое «я» — наделенной внешней красочностью и
мужественной позой фигурой из паноптикума. Примечательно, что в тех
относительно редких случаях, когда лиризм раннего Гумилева принимает