А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
заимствована им у меня…» (VI, 178). Блок ссылается далее на свою статью «О
современном состоянии русского символизма». Само собой разумеется, по
понятным причинам, Блок тут сужает вопрос об источниках акмеизма. На деле
опыт Блока используется акмеистами несравненно больше и, разумеется, не
только и не столько «теоретически», сколько прежде всего в области
поэтической практики. Естественно, что Блока тут меньше всего интересуют
проблемы литературной
духовным отцом акмеизма: реально Блока волнует вопрос, во что превращается
у акмеистов опыт старшего поколения русских писателей и шире — опыт
русской культуры в целом.
Здесь возникает наиболее глубокая из занимающих Блока общественно-
художественных проблем. Гумилев и его школа пытаются построить «цеховое»,
замкнутое искусство, отделенное от народной жизни и от общих
закономерностей развития русской культуры. В такое искусство, отделенное от
обычных человеческих потребностей, от вопросов, волнующих людей в их
обычной жизни, Блок не верит, попытки его создания находит глубоко
вредными Еще в дореволюционную пору Блок видел тенденцию к разделению
искусств на отдельные отрасли, ручейки, незакономерную «специализацию»
отдельных отраслей, и тогда же он уже считал подобную «специализацию»
проявлением общей закономерности раздробления жизни — проникновения в
нее буржуазных отношений. Сейчас, после революции, Блок говорит об этом
применительно к школе Гумилева резче, чем когда-либо прежде: «“чистая
поэзия” лишь на минуту возбуждает интерес и споры среди “специалистов”;
споры эти потухают так же быстро, как вспыхнули, и после них остается одна
оскомина; а “большая публика”, никакого участия в этом не принимающая и не
обязанная принимать, а требующая только настоящих, живых художественных
произведений, верхним чутьем догадывается, что в литературе не совсем
благополучно…» (VI, 175). У акмеистов такое отношение к искусству, считает
Блок, вытекает из ориентации на буржуазный Запад, — на буржуазные
общественные отношения, сказали бы мы сегодня. Отвергая Гумилева и его
школу, Блок отрицает подобную тенденцию не просто как неприемлемое для
него художественное направление, но прежде всего как определенную линию
общественного поведения и как определенную концепцию истории и человека.
В согласии со своими общими взглядами на русскую жизнь и русского
человека, получившими новое и наиболее резкое выражение в революционную
пору, Блок находит особую специфику в русском историческом развитии И,
соответственно, в русской культуре: «Россия — молодая страна, и культура
ее — синтетическая
“специалистом”» (VI, 175). Блок находит, что буржуазная специализация,
вследствие исторической «молодости» России, не развилась в ней в полной
мере, и видит в этом преимущество русской культуры. Утверждение о
«синтетическом» характере русской культуры и стоящего за ней русского
человека и русского художника поэтому далеко от Соловьева, Белого или
Гумилева, — для Блока тут речь идет об истории, революции, трудовом
человеке. Как бы идеалистичны ни были общие основы блоковского
мировоззрения, эти критерии заставляют совершенно иначе звучать блоковские
определения особенностей русской культуры, чем их можно было бы прочесть
вне контекста всего творчества поэта. Вражда Блока к гумилевскому
направлению приобретает наиболее резкие и определенные очертания именно в
этом, последнем у него произведении критического жанра. Здесь выступает
мысль об общих судьбах русской культуры — какой она будет, какой она
должна быть. Отвержение гумилевской школы вместе с тем содержит острую и
горькую думу о собственной творческой судьбе, о ее итогах. Это — мысль о
«лирике» как специфическом жанре, который может оказаться способом
отъединения от жизни, о преодолении этой «лирической» отторженности в
общеисторической («космической») национально-народной «стихии».
Блок-художник нашел в наибольшей для себя мере способы «согласия со
стихией», способы возведения «лирики» к трагедийно-эпическим основам в
своем послереволюционном творчестве. Сейчас, в конце жизни, он думает о
других сторонах коллизии «лирики» и «жизни», о других способах ее
преодоления, и, естественно, это связано с размышлениями о собственном
творчестве. Говоря о «специализации», раздроблении искусств на отдельные
отрасли и ручейки, Блок особенно настойчиво говорит об исторически
существующем в определенных линиях также и русской культуры «разлучении
поэзии и прозы», — Блок находит, что «оно уже предчувствовалось в 40-х годах
прошлого столетия, но особенно ясно сказалось в некоторых литературных
явлениях сегодняшнего дня» (VI, 175). Говоря о 40-х годах, Блок, конечно,
меньше всего думает о Гумилеве, который явно очень мало связан с такими
особыми линиями русской поэзии, как, скажем, Ап. Григорьев, и с которыми
очень тесно связан, напротив, сам Блок. Мысль Блока тут — явно о себе, о
своей творческой судьбе. Смог ли он сам, как художник, преодолеть разрыв