А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
индивидуальных случаев различны; мера подобных соотношений служит
почвой художественной индивидуальности авторов. Так, скажем, острая
художественная индивидуальность Бабеля проявляется прежде всего в
контрастных, подчеркнутых, подчас граничащих с эксцентрикой
противопоставлениях основных исторических граней индивидуального
характера. Таков характер Никиты Балмашева, героя заслуженно знаменитого
рассказа «Соль». Балмашев, «солдат революции», творит
спекулянткой, обманувшей лучшие чувства «бойцов второго взвода». Он не «в
парнике» созданный «солдат революции», но историческая реальность: кому
придет в голову осуждать или оправдывать его, подозревать в чем-то героя или
автора или, напротив, превозносить их, — минуя ту правду исторического
контекста, в котором он выступает: «И увидев эту невредимую женщину, и
несказанную Расею вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных
девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я
захотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить. Но казаки имели ко
мне сожаление и сказали:
— Ударь ее из винта.
И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и
республики».
Изображенная здесь ситуация отчетливо напоминает основной сюжетный
узел «Двенадцати» — историю убийства Катьки, расположение и смысловое
наполнение образов-характеров. Балмашев совершает самосуд, руководствуясь
высшими духовно-историческими соображениями, коллективный образ-
характер «бойцов второго взвода» вполне понимает и одобряет совершаемое.
Неразложимое сочетание мотивов высшей правды революции и «стихийности»,
связывающей активных героев сюжета со старым миром, сказывается не только
в самосуде, но и в теме «поруганных девиц». С жестокой бабелевской
определенностью проходит тема «поруганных девиц» через весь рассказ и во
многом соответствует в гениальном блоковском построении «Катькиной
любви» с ее опустошающей безличностью. Поругание любви Катька совершает
не менее бесчеловечно, чем, соответственно, бабелевская спекулянтка —
поругание материнских чувств; сходный высокий смысл приобретает при этом
как реакция Петрухи и «двенадцати», так и Балмашева и «бойцов второго
взвода».
Конечно, у Блока все это дается с гораздо более широкими философскими
ассоциациями и осмыслениями, и, несомненно, Бабель-художник исходит из
совершенно иных, далеких от Блока литературных традиций. Дело тут вообще
не в возможных литературных влияниях, взаимодействиях и т. д. Наименее
интересны сами по себе, очевидно, существующие у Лавренева, может быть
Вс. Иванова и определеннее всего у Малышкина прямые воздействия Блока.
Наиболее существенно то, что Блок, развивавшийся в совершенно иных
исторических обстоятельствах, шедший иным путем мировоззренческих и
поэтических исканий, приходит к идейно-художественным итогам, во многом
аналогичным проблемам и поискам молодой советской прозы. Это говорит о
жизненности блоковских творческих проблем, пробивающихся сквозь все еще
тяготеющие над Блоком философские и литературные реминисценции.
Примечательно, что в общей связи с идейной проблематикой «Двенадцати» и
стоящими за поэмой более глубокими жизненными вопросами о человеке новой
исторической эпохи сам Блок часть этих вопросов пытается решить средствами
художественной прозы. Такие произведения Блока революционной эпохи, как
«Катилина» и «Русские дэнди», очевидно, следует отнести к области
художественной прозы, к каким-то особым жанровым ее разновидностям.
Вообще литературно-критические статьи, публицистика и даже дневники и
письма249 Блока и по типу содержания, и по стилю чаще всего тяготеют к
художественной прозе. Что же касается таких вещей, как «Катилина» и
«Русские дэнди», то в них присутствуют особыми средствами построенные и
вполне отделенные от потока лирического авторского сознания, обычного для
публицистики Блока, характеры и, соответственно, реализующие «действия»
этих характеров внутренние сюжеты. Уместнее всего в данном случае говорить
о прозе в самом прямом смысле слова.
Так же, как и «Двенадцать», эти произведения органически вырастают из
общей эволюции Блока — лирического поэта, представляют собой особый,
новый этап блоковской поэзии, требующий, ищущий более широкой,
эпического типа, исторической основы для образов-характеров, выросших из
лирики. На связь «Катилины» с общей проблематикой «Двенадцати» уже
указывалось в литературе о Блоке250. Если в «Двенадцати», как говорилось
выше, общая философско-историческая концепция, в точном и узком смысле
этого слова, в самом тексте поэмы все-таки отсутствует, выделяется в особое
произведение — «Скифы», то в «Катилине» Блок пробует, проверяет свои
возможности в границах одного произведения дать и характеры людей
революционной эпохи, и соответствующую этим характерам историко-
философскую концепцию. На современном материале Блок, очевидным
образом, не смог бы это сделать. Потребовалась проза, притом проза