А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
другие писатели, без творчества которых просто невозможно понять
внутреннюю логику, закономерность процессов развития советского искусства.
В качестве теоретического подспорья при этом использовалась книга
В. О. Перцова «Этюды о советской литературе» (1937), отдельные положения и
наблюдения из которой цитировались (чаще всего без ссылок) бесконечное
число раз. В серьезном, умном исследовании В. О. Перцова процессы развития
литературы первого советского
обобщающие понятия: «проблема дисциплины» и «проблема личности».
Отчасти в интересах теоретической ясности, отчасти, по-видимому, под
воздействием определенных идейных схем и реальных событий второй
половины 30-х годов, вопросы социалистической дисциплины в книге Перцова
несколько искусственно отчленяются и противопоставляются проблемам
развития социалистической личности. Это противопоставление
обусловливает — при всем интересе, живости и плодотворности ряда
конкретных наблюдений и оценок, возникающих здесь, — вместе с тем и
несколько механическое разделение и столкновение разных линий развития
советской литературы. Одни явления литературы становятся закономерными,
другие — сомнительными и идейно и общественно, без особых к тому
оснований. Так, скажем, герой «Железного потока» Кожух
247 Ленин В. И. Успехи и трудности советской власти (март 1919 г.). —
Полн. собр. соч., т. 38, с. 53 – 54.
противопоставляется, как более социалистически сознательная личность, герою
«Бронепоезда 14-69» Вершинину, как человеку более «стихийному». В общем
построении книги оказывается, что условно установленные качества героев
распространяются далее на авторов: один поэтизирует «сознательность»,
другой «стихийность», — соответственно ряд явлений искусства оказывается
общественно сомнительным. Ясно, что качества героя нельзя распространять на
автора. Далее, схематизируется, упрощается при этом и герой: бесспорно, что в
«Железном потоке» несколько четче, чем в «Бронепоезде 14-69», выявлены
черты сознательности у Кожуха, но ведь это связано с особым замыслом:
обобщенный Кожух соотнесен с коллективным образом-характером,
представляющим в большей мере «стихийное», поэтому Кожух и должен быть
подчеркнуто более «сознательным». Соответственно Кожух как характер
несколько чрезмерно обобщен, мало индивидуализирован, тогда как Вершинин,
более явно сходный, переплетенный с массой, бесспорно более красочен как
личность, как характер. Все это говорится вовсе не в целях «защиты» героев и
тем менее «защиты» авторов, но просто для того, чтобы было понятно, как
обедняет
упрощенного толкования идей Перцова.
Наиболее же существенным вопросом тут является, конечно, то, что волей-
неволей стерилизованным, обедненным, схематичным оказывается сам простой
трудовой человек, человек массы, участник революции. «Сомнительные
подвиги мелкобуржуазного своеволия показались некоторым (писателям. —
П. Г.) выражением героического в революции»248. Так пишет Перцов, далее
следует разбор повести Лавренева «Ветер» — разбор, появляющийся потом
чуть ли не у всех критиков, писавших о литературе 20-х годов. Элементы
стихийности в поведении героя Лавренева, матроса Василия Гулявина,
толкуются как идейно-художественная позиция автора, как «поэзия своеволия»,
как нечто недолжное, не имеющее права на существование в литературе. Каким
бы сложным ни был ход рассуждений тут, он приводит к следующему итогу:
нехорошо со стороны Лавренева, что он «воспевает» (хотя изображение
красочного и вообще реального характера вовсе еще не есть «воспевание»)
несдержанного, «стихийного» Гулявина. Можно сказать и так, что главный
упрек здесь направлен в сторону самого Гулявина (и реальных, достаточно
многочисленных людей, стоящих за художественным образом): нехорошо, что
вы такие, надо, чтобы вы были «хорошенькие и чистенькие». Но ведь «со вчера
на сегодня» остались в основном не люди, «в парниках» приготовленные, а
именно люди типа Гулявина, Вершинина, Кожуха, Виринеи, т. е. люди с разной
мерой переплетающегося в них «прошлого» и «будущего», люди, в которых
именно это переплетение «прошлого» и «будущего» и образовывало личность,
индивидуальность, характер.
Художественная сила и своеобразие советской прозы 20-х годов именно в
том и заключается, что в ней разрабатывается в разных преломлениях,
разнообразных вариантах новый характер простого трудового человека
248 Перцов В. Этюды о советской литературе. М., 1937, с. 10.
революционной эпохи. Подтекст истории присутствует в лучших из этих
образов-характеров, сохранивших живое художественное значение и по сей
день; он состоит, этот исторический подтекст, как раз в том, что изображаются
не «в парниках» приготовленные, «хорошенькие и чистенькие» схемы, но
живые, конкретные соотношения исторических реальностей, преломленные в
индивидуальной человеческой судьбе. Сами же эти соотношения в каждом из