А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
идущим навстречу горьким испытаниям суровой действительности.
И здесь обнаруживается поражающая своей внутренней близостью к Блоку
стихотворная аналогия у лирика-современника с очень трудной, особенной
поэтической судьбой. В посмертной книге И. Ф. Анненского «Кипарисовый
ларец», в цикле «Складень романтический», есть стихотворение «Другому», —
тоже стихотворение, по видимости говорящее о двух типах поэтической
индивидуальности, а на деле
столкновения разных «концепций жизни», разного типа общественного
поведения людей в границах единой эпохи. «Другой» в стихотворении
Анненского — это, так же как и у Блока, человек цельности, широты,
«царственного» размаха, питающихся «вьюгой», «вихрями», стихийными
началами жизни, обнажившимися в определенную общественную эпоху. У
филолога-античника Анненского «синтез» приобретает мифологизованно-
образное обличье:
Твои мечты — менады по ночам,
И лунный вихрь в сверкании размаха
Им волны кос взметает по плечам.
Мой лучший сон — за тканью Андромаха.
Трагически-скорбный образ Андромахи тут несет примерно то же содержание,
что блоковские формулы «печальный, нищий, жесткий»; им противостоит
«дионисийская стихийность» игнорирующих трагизм реальной жизни
«синтетических» концепций.
Особый поворот у Анненского — тема моральной ответственности
человека за горечь и несовершенство современной жизни, моральной
ответственности, практически недоступной всем поэтам «синтеза» и полностью
определяющей поведение тех людей, которые видят действительность такой,
какова она есть, и не могут ее видеть иначе именно в силу этой
ответственности:
Ты весь — огонь. И за костром ты чист
Испепелишь, но не оставишь пятен,
И бог ты там, где я лишь моралист,
Ненужный гость, неловок и невнятен.
У Анненского все это сопоставление в большей мере, чем у Блока, относится к
области литературы, поэзии; во многом оно оказывается и раздумьем о
собственной судьбе поэта, не доходящего до современников, не понимаемого
ими как раз по этой причине — перегруженности традициями не только
прежней литературы, но и в особенности традициями более широкого
человеческого плана, навыками гражданственно-морального, ответственного
отношения к жизни и ее коллизиям, к человеку, к искусству, к способам
художественной изобразительности. Строфа, где фигурирует скорбная
Андромаха в виде музы самого поэта, продолжена так:
На голове ее эшафодаж,
И тот прикрыт кокетливо платочком,
Зато нигде мой строгий карандаш
Не уступал
Более простую, традиционную, строгую изобразительность, отсутствие
образной затрудненности, недоговоренности определяет все та же связанность
нравственно-гражданскими навыками, противостояние «царственному»
своеволию, моральной безответственности поэтов новейшего времени. Сама
литературная судьба большого поэта, более чем скромный успех его
произведений, негромкость отзвуков на его лирический голос объясняются в
стихотворении особенностями не литературной, но общественно-человеческой
позиции автора.
У Анненского, действительно, странная судьба в искусстве. Так, в
позднейших мемуарах Андрея Белого об Анненском рассказывается как о
смешном старомодном пожилом человеке, непостижимо почему вдруг в
900-е годы затолкавшемся по редакциям со своими стихами; примерно так же
воспринимался он и рядовой буржуазной журналистикой и академическими
филологами, в кругу которых у него было солидное имя. А между тем в
литературной перспективе оказалось, что едва ли кого из шумных молодых
поэтов той поры можно поставить вровень с этим неожиданно и без всяких
внешних эффектов всплывшим лириком; и по человеческой подлинности его
поэтического голоса, и по глубине содержания, и по качествам стиха едва ли с
кем-либо из современников, кроме Блока, его можно сопоставлять. Но и Блок
осознал подлинные масштабы Анненского, да и просто степень близости
поэтических устремлений своего старшего современника к своим собственным
исканиям далеко не сразу. На первый сборник Анненского откликнулись
рецензиями Блок и Брюсов; прав многое сделавший для прояснения творчества
Анненского современный исследователь А. В. Федоров, когда он говорит: «В
обоих отзывах чувствуется тон некоторого снисхождения»117. Только уже в
письме к Анненскому от 12 марта 1906 г., после рецензии, соединив в одно
117 Федоров А. Поэтическое творчество Иннокентия Анненского — В кн.:
Анненский И. Ф. Стихотворения и трагедии. Л., 1959, с. 15.
сведения о разных сторонах деятельности поэта, Блок признается: «“Это”
навсегда в памяти. Часть души осталась в этом» (VIII, 152). Но и такое
признание еще далеко от поражающей своей точностью формулировки из
письма к В. И. Кривичу (сыну Анненского) от 13 апреля 1910 г. по поводу
второй, уже посмертной книги «Кипарисовый ларец»: «Невероятная близость