Абраша
Шрифт:
Дорогой друг Семен Бенцианович!
Благодарю Вас за Новогоднее поздравление. Не могу спокойно смотреть на календарь. Будто вчера я писал поздравительную открытку Александру Сергеевичу – моему любимому и незабвенному учителю – великому представителю нашей науки – ан, нет, не вчера, более шестидесяти лет прошло, жизнь пролетела. Часто ловлю себя на том, что, подходя к зданию нашего истфака, ищу глазами своих соучеников и преподавателей, которые давным-давно покинули наш бренный мир, но кажется, что выйдут они из знакомого до мельчайшей выбоинки парадного подъезда, раскланяются, приподнимая свои шляпы… Они живут со мной и во мне… Простите, уважаемый коллега, это – обычные стенания людей моего возраста. Понимаю. Но иногда и постенать приятно. Итак, спасибо. Надеюсь, Марк Николаевич передал Вам мои наилучшие пожелания. С наступившим Новым годом!!!
По поводу Вашей аспирантки, милейшей Ирины Всеволодовны. Хотя я, как Вы догадываетесь, чуть более силен в археологии и источниковедении, но и с историей Руси знаком немного. Смутным же временем увлекался в молодости, главное же, с Александром Сергеевичем беседовал, более того, в горячих спорах пребывал. И вот что интересно, Сам А. С. Лаппо-Данилевский!!! – высказывал мысли, сходные с некоторыми мыслями Вашей даровитой аспирантки. Короче, отличную Вы поросль готовите, дорогой мой Семен Бенцианович! Ваша Ирина Всеволодовна прекрасно ориентируется в источниках, виртуозно переводит, она обладает широтой мышления, даром полемики, свежим взглядом на, казалось бы, азбучные истины. Могу многое расшифровать, детализировать, но, думаю, Вы и сами превосходно понимаете достоинства и потенцию Вашей ученицы как настоящего ученого. Данная ее статья заслуживает самой высокой оценки и вполне пригодна к публикации. С некоторыми оговорками. Причем эти оговорки относятся не только к статье, но и к общему строю мыслей и взглядов Вашей ученицы.
Не знаю, как подступить… Как Вы догадываетесь, я – стреляный воробей. Но дело не только в моем опыте и, следовательно, осторожности. Так сложилась жизнь, что не только чистой «академией» занимался. В 20-х годах сотрудничал с Петроградским историко-революционным архивом, работал консультантом в институте Ленина (позже М.-Э.-Л.-С.),
Во-первых, то, что необходимо выкинуть. Без раздумий.
– При чем здесь Бокасса? Для красного словца? Из желания «лягнуть»? – Кого? Даже, если бы И. В. писала работу о каннибализме (это на истфаке-то?!), пассаж «… как, впрочем, известный любитель человечины, друг Советского Союза Президент Центрально-Африканской республики Жан-Бедель Бокасса » (с.12–13) – неуместен и, главное, неверен. С нами он находится в обыденных государственно-политических отношениях, не более того. Его визит в СССР в 1970 году был рутинным дипломатическим актом. Нашим союзником он никогда не был, его, скорее, притягивает «Движение Неприсоединения» и Запад – Франция, естественно, в первую очередь, где он учился и воевал под знаменами де Голля. И другом он является не наших руководителей, а представителей французской элиты, в частности, Валери Жискар д’Эстена, входящего в «ближний круг» Помпиду. Слухи же о его «нетрадиционной» ориентации в еде – только слухи, никем и ничем не подтвержденные. Но даже, если всё это – правда, какое это имеет отношение к трагедии Смутного времени? Цель пассажа одна – уколоть власть имущих. Я – категорический противник этого, ибо попахивает «фигой в кармане», что несимпатично в принципе и недопустимо в научном труде.
– Голод и случаи каннибализма в Ленинграде. Каждый из нас потерял близких. Самых близких, умерших от голода в блокаду. Посему даже намек на спекуляцию здесь неуместен. Если аналогии и имели бы место (хотя о каких аналогиях может идти речь, ибо события разделены столетиями и, главное, несопоставимыми обстоятельствами), их надо было отсечь по соображениям морали и нравственности, которые весомее научных резонов. Далее, лично я не располагаю сведениями, думаю, И. В. также ими не располагает, во всяком случае, она не приводит никаких документальных свидетельств о «режиме питания» А. Гоньсевского, С. Жолкевского, того же О. Будзило или Эразма Стравиньского. Утверждение Вашей аспирантки о том, что польские лидеры терпели такие же лишения, мучения и т. д., как и рядовое рыцарство, психологически оправданно – всегда в экстремально боевых условиях быт офицерства и солдат сближался, вспомним, хотя бы, отступление русских войск в 1812 году и, вообще, – все кампании начала ХIХ века, когда русские офицеры – будущие декабристы – вплотную общались с солдатской массой, проникаясь ее реальной жизнью, постигая ее реальные проблемы. Однако в данном конкретном случае утверждение И. В. никак и ничем не подкреплено. Тем более оно неуклюже и неверно в своем развитии: «…В отличие от руководства, к примеру, осажденного Ленинграда, которое питалось изысканными деликатесами и баловало себя отборным французским вином, в то время, как тысячи ленинградцев умирали от дистрофии, то есть от крайнего истощения, то есть от голода» (с. 50). О том, как питался тов. Жданов и его окружение мы знаем только по слухам ( возможно, правдивым!), но слухи в науке «не работают» (замечу в еще одних скобках, что, даже при наличии документальных подтверждений, я бы не советовал И. В. к этому вопросу обращаться – не нужно !). Еще, для сведения аспирантки. Вином «отборным французским» не баловались – вино, уникальное, кстати, действительно хранилось в специальных подвалах, но руководство Л-да решило хранить его до Победы, чтобы поднести товарищу Сталину. Решение было ошибочным, так как это вино обладало целебными качествами и могло бы спасти многих советских людей в осажденном городе, к тому же, когда после войны его открыли, оно оказалось скисшим… Так что « они » его не пили . Это – к слову. Даже в мелочах нужно опираться только на точные факты.
– Это – частности, существенные, «взрывоопасные» и, главное, совсем ненужные в данной работе, но частности, которые аспирантка Владзиевская просто уберет (с Вашей помощью). Что важнее? – Мне не совсем близка общая концепция, общий настрой ее работы. Здесь я не столь категоричен, как в вышеуказанных частностях. Повторюсь, она, Ирина Всеволодовна, умный, проницательный, остро, нетрафаретно мыслящий ученый. Представленная статья заставляет заново взглянуть на события 1610–1612 годов. Она открыла много новых материалов, фактов, прочитала множество неизвестных документов и т. д. и т. п. Она имела мужество переосмыслить, казалось бы, азбучные истины. Но! И. В. вычленила проблематику 1610–1612-х годов из общего контекста Смуты. На определенном этапе работы это необходимая «операция», когда надо препарировать и рассмотреть под микроскопом каждую детальку, каждую молекулу. Однако позже, «поверив алгеброй гармонию», следует эту гармонию восстановить. А «гармония» такова, что, как бы то ни было – как бы законна (по мнению, прежде всего, иноземцев) ни была Семибоярщина, каким бы чувством долга и дисциплины (своеобразной, как справедливо отметила И. В.) ни отличались «сидельцы», на каких бы правовых устоях не базировалось приглашение поляков, а также украинцев, немцев, французов, русских – «белорусов», шведов (их было мало) и прочих « неполяков », коих, действительно, было большинство – здесь И. В. опять права, – как бы не складывалась коллизия столкновения двух мировоззрений, разных правосознаний , что так точно, так неожиданно, так проницательно отметила Ваша ученица (вот, кстати, тема диссертации!), – как бы то ни было, события описываемого периода – первая Отечественная война русских против оккупантов. По всем параметрам Россия пережила интервенцию вне зависимости от сложной совокупности причин, среди которых, конечно, далеко не последнюю роль играло предательство бояр (прежде всего Гедеминовичей), как бы «законно» это предательство ни было обставлено. В хитросплетениях всех интриг иноземному рыцарству было не разобраться, И. В. тысячу раз права, отмечая, что оно – это рыцарство – честно выполняло свой солдатский долг. Но, так или иначе, русский народ восстал против оккупантов (которых русские же и пригласили – увы!) – и победил. Ополчение К. Минина и кн. Дм. Пожарского и победа 1612 года фактически положили конец Смуте и обеспечили суверенитет России. Это – школьная истина, но – истина . Вычленять период «Тушинского вора» и «Царька» (королевича Владислава) из общего контекста Смуты в окончательном варианте работы И. В. нельзя.
– Еще одно соображение, которое не хочу оспаривать, но которое меня, почему-то, «царапает» при всем том, что И. В. в принципе права. Нельзя не согласиться с ней: приглашение иноземцев на правление, имело в России свои корни, историю и традиции, восходящие к легендарному призванию варягов. Действительно, династические браки, когда русские цари выбирали жен или мужей для своих наследников или наследниц чаще всего из германских земель, но иногда пытались и из Англии (Иван Грозный – для себя) и других стран, фактически «разбавили» до бесцветности кровь Романовых. И эти призвания – от Рюрика до принцессы Ангальт-Цербстской воспринимались сознанием нации как благие судьбоносные явления отечественной истории. Знать гордилась, что пусть боком, но принадлежит к Рюриковичам или Гедеминовичам. Так что в этом ряду появление призванного правителя из Польши – рутинный эпизод. Логика есть, хотя эта логика несколько схоластична и внеисторична. Но главное не в этом. Права Ваша ученица, утверждая, что начало, во всяком случае, правления первого Лжедмитрия было многообещающим – новый царь или «император Димитрий» – Demetreus Imperator, – как он величался в сношениях с коронованными «коллегами» в Европе – был энергичен, умен, весьма и весьма способен к управлению государством. Он в чем-то действительно походил на Петра Первого и в большом, и в малом – от поражавшей современников легкости в нахождении оптимальных решений сложных вопросов и широких реформаторских замыслов, которые он начал было осуществлять, до именно петровской смелости в нарушении всех придворных этикетов: он не боялся толпы и не раз выходил в город, общаясь с горожанами, передвигался быстро и неожиданно, так что его охрана часто не могла его найти, он даже не спал после обеда – первый на моей памяти случай в истории русского престола. И польской марионеткой он в принципе не был, хотя ловко использовал сложившуюся политическую ситуацию и заручился поддержкой Речи Посполитой. Слишком уж упрощенно видеть в нем лишь агента польского короля, стремившегося с помощью Гришки Отрепьева (?) захватить (?) Россию. Такая трактовка была естественна для севшего на престол после свержения «царя Дмитрия Ивановича» Василия Шуйского (и его окружения). Но она неприемлема сегодня. Инертность мышления и некритичность изучения, казалось бы, классических материалов и выводов, – ахиллесова пята нашей науки. Как сложилась еще при Шуйском формула, что Лжедмитрий – Отрепьев – авантюрист и кукла Кракова, так и кочует она через века. Поэтому, возможно, из него получился бы дельный правитель Москвы. Можно предположить. Нельзя рисовать облик этого талантливого авантюриста (а авантюристом он всё же был!) только черными красками. Поэтому нельзя не согласиться с И. В. в том, что даже поверхностный анализ его первых шагов – отказ от обещаний польской знати
– Очень много интересного, неожиданного и проницательного нашел я в работе Ирины Владзиевской. Это радует. Но вот вывод, что все трагедии Смуты вообще и иностранной интервенции в частности, есть результат «змеиного клубка» противоречий кремлевской элиты и, особенно, вообще все беды России не вовне, а внутри ее (ох, как она любит обобщать!) – очень «царапает». Я воздержался бы от таких выводов относительно Смуты и интервенции – интервенция-то была , не русские же сидели в Кракове, к примеру, а поляки и Ко в Кремле! – и уж бесспорно относительно русской истории в целом. Беды России в сложнейшем конгломерате, клубке как внутренних, так и внешних причин.
Закончу тем, с чего начал. Ирина Всеволодовна – уже прекрасный ученый в настоящем, ее потенциал великолепен. Не сомневаюсь, что с Вашей помощью она станет украшением нашей науки. Плюс ко всему она очаровательная женщина, ее аура не может не притягивать и не располагать. Она артистична – Ваша школа: я помню, какое впечатление на меня и на всю аудиторию произвела Ваша лекция о Павле Первом, это был завораживающий моноспектакль – я зашел совершенно случайно – перепутал аудиторию и не смог уйти, не смог оторваться! Выступления Вашей ученицы на НСО покоряли блестящим ораторским искусством, полемическим задором, темпераментом, замешенными на блистательной эрудиции и обширном научном багаже. Именно поэтому так хочется отсечь ненужные наросты, исправить перегибы, свойственные молодости, особенно молодости таланта .
Дорогой Семен Бенцианович! Как Ваши труды? Как двигаются «Декабристы»? Кстати, недавно с огромным удовольствием и интересом снова просмотрел не раз читанного «Фонвизина-декабриста». Надеюсь, в наступившем году Вы распрощаетесь с некоторыми недугами. От всей души желаю Вам всяческого благополучия,
Ваш СНВ.
P.S. Наслышан, что Ваша аспирантка уже не Владзиевская, а Ср – вская. Какой чудный брак двух талантливейших ученых, чудных молодых людей. Насколько я знаю, молодой муж – потомок самого Измаила Ивановича С. – гордости нашей славистики. Интересно, по какой линии? Не Ольги ли? Я ее когда-то видел. Я был совсем мальчиком, а она – членом-корреспондентом Академии наук, прославившаяся своим «Тамерланом» – переводом классической работы Рюи Гонсалеса де Клавихо и тем, что заканчивала работы своего отца, в частности, «Словарь древнерусского языка». Давно это было. Удивительно, как иногда счастливо сплетаются судьбы. Так хочется, чтобы они были счастливы во всем.
СНВ
В тот год, который они так радостно встречали вместе втроем – в последний раз, когда Николенька получил в подарок импортную нейлоновую рубашку, а папа – белый вязаный свитер, – в тот год к ним приехал дядя Сережа.
Обычно Сергей Александрович появлялся совершенно неожиданно, как снег на голову. Этот «снег» был всегда приятен и ожидаем. Но внезапен. В этот же раз родители получили письмо, в котором дядя Сережа уведомлял, что собирается в Ленинград, и просил разрешения «нанести визит». Такой церемонности Николенька не помнил. Впрочем, испросив разрешения, дядя Сережа прибавил: «и без оного приду и даже заночую».
Как правило, дядя Сережа не приходил, а «вваливался», как говорил папа. На этот же раз он вошел тихо, как-то незаметно, даже робко. Но, как всегда, с подарками. Николеньке он подарил шикарный галстук в сине-красную полоску и вечное перо, папе одеколон «В путь» и какую-то толстую книгу, а маме большой теплый оренбургский платок. Мама как-то пожаловалась, что часто мерзнет, и дядя Сережа, видимо, запомнил. Помимо этого из кармана своей потертой неизменной тужурки он извлек не традиционную чекушку, а бутылку коньяка – вещь непривычную в их доме. Мама даже руками всплеснула: «Ой, а у нас даже и закуски под коньяк нет!». – «Ничего, закусим, чем Бог послал», – успокоил дядя Сережа.
Закусывали винегретом, картошкой и селедкой. Дядя Сережа выпил залпом пол граненого стакана коньяка, подцепил на вилку кусок селедки с луком и, прежде чем закусил, поморщившись, выдавил: «Всякое в жизни едал, но вот такую прелесть никогда не пробовал». Все рассмеялись.
– А вот вы напрасно смеетесь, – не унимался дядя Сережа. От удовольствия или от удивления на глазах у него выступили слезы.
– А мы и не смеемся. Чего уж тут смешного: селедочку с лучком под коньячок. Как в лучших домах Парижа.
– А вот тут, милая моя Тата, ты права. Хотя сама того и не понимаешь. Думаешь, юмор здесь устроила.
– А то вы, Батюшка наш, серьезно?!
– А я серьезно. Мне один врач, – кстати, ваш, ленинградский, замечательный, к слову, хирург – Семен Яковлевич, так вот он рассказал прелестную историю.
– Может, еще по одной?
– Можно и еще, но ты, Саня, всё больше пригубить норовишь.
– Прости!
– Бог простит. Ну, будьте здоровы. Не знаю, когда свидимся…
– Что-то вы какой-то пасмурный сегодня, Сергей Александрович.
– Годы, Тата, годы. Да и вся окружающая атмосфера не радует. Тревожно как-то… Так вот. Этот Семен – он, как и я, марками увлекается – мне рассказал: давно это было. Одна русская девушка из довольно хорошей семьи встретила француза. Насколько я понял, дело было еще до революции. Но это не важно. Важно другое. Он был старше ее, но богат, респектабелен, умен – француз, одним словом. И очень богат. Короче, она полюбила его, он – её. Поженились. Уехали во Францию. Как там жили, не знаю, думаю, хорошо. У него были именья, особняки, успех, деньги. Она вросла в высшее общество. Во время войны, если не участвовала, то, во всяком случае, помогала Сопротивлению. Была знакома с Оболенской. C той самой – Вики Оболенской, с Кривошеиным, другими. Видимо, контактировала с членами Компартии. После войны опять стала жить жизнью высшего парижского общества. Потом ее муж – совсем старый уже человек умер. Эта женщина осталась одна, ей было много лет, и решила она вернуться домой, в Россию. Использовав старые связи, добилась приема у самых больших бонз Компартии и обратилась к ним с просьбой: хочет, мол, она вернуться в Россию, доживать свои дни на родной земле, но у неё во Франции остается огромная недвижимость, иные ценности; всё это, за исключением некоторой суммы денег, она хочет подарить французским коммунистам. Так вот, не могли бы эти коммунисты взять на себя труд оформить все юридические формальности дарения, завещания и т. д. Коммунисты подумали и любезно согласились. Тогда эта дама попросила оказать ей еще одну услугу: посодействовать в получении какой-нибудь небольшой жилплощади в СССР, какой-либо маленькой квартирки. Не то, чтобы в обмен на ее дворцы, особняки и апартаменты во Франции, а так, в порядке помощи, что ли. Товарищи были настолько милы, что обещали похлопотать. Связались с Москвой и всё устроили. И вот приехала старушка на Родину, дали ей то ли квартирку в хрущёбе, то ли комнату в коммуналке. А местное отделение советско-французской дружбы устроило прием в ее честь. Собрание, президиум, цветы, пионеры. Всё честь по чести. Ну а потом легкий банкет. К этому я, собственно, и веду свое повествование. Села старушенция за стол и видит: стоят бутылки Советского шампанского и, в основном, тарелочки с винегретом или «селедочка под шубой». Она поначалу удивилась, так как, во-первых, не знала, что в СССР есть область «Шампань», во-вторых, она не знала о существовании и, естественно, никогда не пробовала «Сладкое шампанское», а на столе стояли бутылки именно с таким названием. В-третьих, бутылки стояли не в ведрах со льдом, а просто так, на скатертях, и были, видно, теплые, а теплое шампанское она тоже никогда не пробовала. Всё это удивляло, но, в то же время, и радовало – встреча с Родиной всегда радостна: она начинала жить новой жизнью, которая невозможна без приятных сюрпризов. Короче, выпила она теплого «Советского шампанского», закушала винегретиком, может даже с селедочкой, не знаю, и на другой день написала письмо своим подружкам в Париж: всяким там маркизам, профессорам Сорбонны, женам министров и прочим знатным дамам: «Девчонки! Прожили мы с вами огромную жизнь, но никогда даже не подозревали, что есть на свете такой деликатес, такое чудо вкусовых ощущений, как теплое сладкое шампанское (именно Советское!) вместе с винегретом!!!».
Родители много смеялись, и Николенька вместе с ними. Дядя Сережа сидел довольный, раскрасневшийся, и было видно, что ему наконец-то тепло и уютно. Каждый раз приезжая к ним, он как бы оттаивал, расслаблялся и по настоящему наслаждался каждой минутой жизни.
Николенька раньше коньяк никогда не пробовал. Дядя Сережа угадал его мысли, а может, просто поймал взгляд…
– Ну что, нальем мальцу?
– Смотри, как бы он не спился.
– Не сопьется, Тата, у него не та наследственность.
– Кто знает…
Кока выпил полрюмки и поперхнулся. Огненная жидкость обожгла нёбо, горло, раскаленной лавой обрушилась по пищеводу в желудок. Он потянулся к графину с водой, но дядя Сережа остановил его.
– Ты что, с ума сошел, запивать коньяк?
– Ему плохо будет, – вступилась мама.
– Это ж грех великий – губить выпивку. Только алкоголики запивают водку или коньяк водой. Значит, у них организм не принимает, а они вталкивают алкоголь, чтобы скорее сознание замутилось. Пить надо под закуску. Вкус надо чувствовать, смаковать, вспоминать.
– Даже коньяк под винегрет?
– Даже коньяк… Экзотика. Мне нравится.
Дальше разговор зашел о том, что чем закусывать: водку, коньяк, какое вино к супу, к рыбе, к мясу. Всё это было из области фантазий или прочитанных книг «из прошлой жизни». Поэтому Коке было неинтересно, и он ждал момента, когда можно будет незаметно выйти из комнаты, чтобы на кухне попить воды из-под крана.
Когда он вернулся, разговор уже принял другой оборот. Он сел и стал слушать. Впервые в жизни он сидел не под столом, грохоча своим паровозиком, а вместе со взрослыми, участвуя в «умном» разговоре.