Абраша
Шрифт:
Кока хотел возразить, что Торквемада, не сжигая иудеев, всё же добился принятия закона 1492 года об изгнании евреев из Испании, но промолчал. Он не понимал, почему дядя Сережа так горячится. Собственно, не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы вычленить три основные причины неприязни к евреям:
1) Территориальные претензии, в данном случае палестинских арабов, – явление перманентное в отношении всех государств и народов.
2) Воинствующий прозелитизм также присущ всей истории человечества, христианства, в первую очередь. Зверства крестовых походов соизмеримы с кровавой летописью завоевания Американского континента или Африки. В равной степени это относится и к исламу, и даже к иудаизму, которому в принципе прозелитизм чужд: вспышка этой «болезни» пришлась на время правления Царя Иудеи
3) Финансово-экономическая конкуренция. Это уже – еврейский эксклюзив! Финансовую жизнь Европы наладили евреи. Однако, как только местные финансисты, знать, монархи, научившись у многоопытных иудеев, начинали понимать, что могут сами «рулить» экономикой, иудеи изгонялись «как класс». Но – и это показательно – проходил довольно короткий период и в странах, способных к саморазвитию, в которых был заложен инстинкт выживания и прогресса, в этих странах опять призывали евреев. Первыми их изгнали англичане, но и они первыми осознали разницу между столетиями устоявшейся практикой еврейских «капиталистов» и христианских ростовщиков, которые, дорвавшись до, как им казалось, «легких денег», взвинтили проценты до поднебесья и своей алчностью подрубили сук, на который сели, вытеснив оттуда евреев. Собственно, Кромвеля вдохновил пример Голландии, где именно испанские и португальские мараны заложили основы всемирного могущества этой маленькой страны. Именно евреи сыграли важную роль в создании Ост-Индской компании, основали торговые филиалы во всех портах от Османской империи до Нью-Амстердама – нынешнего Нью-Йорка, именно они принесли свои деньги, связи, знания, тысячелетний опыт. Не случайно Амстердам, который тогда называли «Новым Иерусалимом», стал к середине семнадцатого века торговой и финансовой столицей мира. Это привлекло внимание английского диктатора, и он опять открыл дорогу детям Сиона. И так во всех странах – в Испании, во Франции, государствах Германии. Это было «волнообразное» изгнание и затем призвание евреев от Англии, через Францию, Германию, Польшу к границам Российской империи, а после первого раздела Польши и в саму империю. Только в России этот двуединый закон не сработал, «притяжения» не было, только – «отторжение»…
… Дядя Сережа успокоился, было видно, что все устали. Как бы подводя итоги – бутылка коньяка была уже пуста, – он констатировал:
– А теперь представь, что все евреи Германии, или хотя бы часть их, крестились в Германии в 30-е годы. Спасло бы это их от печей? – Можно не отвечать. Представьте, что в той же Германии при нацистском режиме все еврейские банкиры отдали бы свои банки и капиталы, торговцы – свои магазины и так далее. Спасло бы это их? – Никогда. Это – антисемитизм. Евреи на германские земли не претендовали, что мы видим на Ближнем Востоке, еретиками не были, больше скажу, они – прежде всего в Берлине и других больших городах в то время были «салонными евреями», атеистами или лишь формально иудаистами, никак Германии не угрожали, более того, они сражались бок о бок с немцами во время Первой мировой войны, их финансы работали на Германию и могли бы быть в худшем случае еще раз перераспределены в пользу «коренных» жителей. Нет. Их уничтожили только за то, что они были евреями по крови, по происхождению. Никакой логики, никаких причин, никакой цели. В этом – коренное различие между юдофобством и антисемитизмом.
… Как он смотрит на нее. Ведь он говорит только для нее, всё его внимание обращено ей, весь блеск эрудиции посвящен ей. Он всегда был в нее влюблен. С первой встречи. Как он вырвал ее из-под ног толпы тогда, в день похорон Сталина. Если бы не он, растоптали бы ее, он же, как зверь кинулся, как зверь, спасающий своего ребенка – вырвал, прижал к себе, не отпускал… Он всегда ее любил. Бедный ты мой Батюшка, отец ты наш, Сергий. Несчастный, одинокий. Прости меня, Господи, за мой невольный грех. Прости меня, друг ты мой единственный, мой Сереженька, прости, я не хотел…
… Страстный мужчина, наш Батюшка. Умница, конечно. Саня его любит и Николенька тянется. Его приезд всегда праздник. Для нас и для него. Что он там один в Москве! Один-одинешенек.
… Папа любит спорить с дядей Сережей. Даже не важно о чем, важен сам факт интеллектуального противоборства. Как дети. Что бы дядя Сережа ни сказал, папа тут же уходит в клинч. Какая-то у них есть интрига. Может дяде Сереже мама нравится? Ну, положим, мама всем нравится. Дядя Сережа, конечно, больше знает, но и папа молодец, не сдается. Но все-таки папа любит Сергея Александровича. Его все любят. А может, у мамы был когда-то роман с дядей Сережей? Может, его за это из священников уволили? Интересно… Не у кого спросить…
Разговор заканчивался взаимными извинениями. Было то в начале марта – в ночь на Прощеное воскресенье, и Николенька только начинал приобщаться к привычкам взрослых.
– Мы – истинные христиане – будем молиться друг за друга и просить прощения. – Кока не понимал, папа ёрничает или говорит серьезно. – Прямо, как было сказано на Втором Ватиканском соборе в 62 году, в молитве, составленной Иоанном ХХIII для католических церквей: «Мы сознаем теперь, что многие века были слепы, не узнали красоты избранного Тобой народа, не увидели в нем наших братьев. Клеймом Каина отмечены наши лбы. Прости нас, Господи, за то, что мы прокляли евреев, братьев наших старших. Прости нас за то, что мы снова распяли Тебя в их лице. Мы не ведали, что творили».
– А откуда ты это знаешь, Саня?
– Так радио надо слушать, Батюшка ты мой.
– А не боишься?
– Слушать?
– Слушать – не слушать, а распространять… Ох, чревато это.
– А откуда ты знаешь, что я распространял?
– Так… легко наизусть чешешь.
– Не только у тебя память хорошая.
– Не только у меня… У них тоже… и уши чуткие, и руки длинные… Поостерегись, Сань, прошу тебя, поостерегись. Ну их, не связывайся…
… Так дядя Сережа никогда не говорил. Изменился он к старости. О, мама, слава Богу, кажется, раскладывает раскладушку. Пора спать. Уж четвертый час ночи. Зря я коньяк выпил. Только голова разболелась. Мамина настойка, если туда добавить немного водки, вот это вкусно…
Разговор старших затихал, превращаясь в монотонное журчание любимых голосов. Наконец, папа встал из-за стола:
– Ну, всё, господа, наговорились, пора и честь знать.
– Спасибо вам, родные мои. Уговорил я вас до полусмерти.
– Да что вы, Сергей Александрович, с вами поговорить…
– И поспорить…
– …И поспорить, Саня прав, как из живительного родника напиться. Поражаюсь, откуда вы всё знаете.
– Так я уже говорил: учили нас и в Семинарии, и в Академии отменно. Так уже давно нигде не учат. Да и я был старательным учеником. Сейчас же всё то, о чем говорим, есть единственный смысл моей жизни. Вы живете друг другом, вы живете Николенькой, вы живете заботами вашей работы. Я же живу своими мыслями, книгами. Нет, конечно, я живу и вашей жизнью, но все-таки вы далеко, а я варюсь ежедневно в соку моего одиночества: подкину угля, смотрю на огонь и думаю. Приду домой, выпью полчекушки и читаю. Это и есть моя жизнь. Хорошая жизнь.
– Сергей Александрович, я всё хотела Вас спросить: поговаривали, что почти все слушатели Духовной академии и семинарий были завербованы КГБ. Это правда? Что почти все действующие священнослужители – ваши бывшие коллеги – «дятлы» – стук-стук, стук-стук?.. Не зря же Петр Первый под страхом смерти отменил тайну исповеди – до сих и действует его «новация». Нынешние хорошо умеют усваивать полезный опыт предков…
– Поговаривали. Слышал. Но я достоверно не знаю. Меня они в свои дела и делишки не посвящали. Не знаю, не знаю… Наверное… Простите меня…