Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
Шрифт:
— Тотальная мобилизация деревянных вещей! — кричу я фразу из кинофильма «Приключения Швейка».
— Прекрати сейчас же! — доносится в ответ резкий голос.
От неожиданности я выпускаю из рук ломик. Он с грохотом прыгает вниз по трубам парового отопления.
Около дров стоит женщина в армейском полушубке и грозит кулаком. Вовки не видно — смылся, даже не предупредил!
— Сукин сын! Мародёр! Что же ты делаешь? В милицию отведу! Ты что же дом доламываешь? Его восстанавливать будут,
— Чего кричите? Ваш, что ли, дом?
— Мой! И твой! Куриная твоя голова! Народный дом! Слазь немедленно! Я тебя! Я ж тебя!
Женщина бегает и от злости грозит кулаком.
Я выбираю сугроб поближе к стулу, потом делаю резкое движение от перил к дому и обратно. Прыжок. Мягко и бесшумно приземляюсь в снег.
Женщина, думая, что я собираюсь удрать от неё через развалины, бежит в подъезд.
Снег набивается за голенища сапог. Я не обращаю внимания. Стул в руках. Это мой трофей, и я не отдам его никому.
— Держите! Держите! — раздается сзади.
— Держите карман шире, — передразниваю я и бегу по сугробам к пролому в стене. Сую стул в пролом. Эх! Стул застревает. Я вынимаю его, поворачиваю набок. Пока я вожусь со стулом, женщина бежит вдоль стены. Там меньше снега.
Я бросаюсь назад по сугробам, но женщина успевает намертво схватить меня за полу шинели.
— Не уйдёшь!
— Пустите! Чего схватили?
— Не пущу! В милицию! — тяжело дышит женщина. У неё часто-часто моргают глаза. — Не уйдешь!
— Я и не ухожу! Не вырывайте стул! Это мой стул! Из ремонта несу.
— До чего додумался! А? Дома доламывает! Ты погляди, окна порасковырял! Балкон изуродовал! И ещё комсомолец, наверное?
— Ладно, хватит кричать! — говорю я. — Пойдёмте! Куда там? В милицию?
Женщина замолкает, удивлённо глядя на меня.
— В милицию! Только не вздумай убегать. Я тебя всё равно найду. От меня не скроешься.
— Не буду убегать! Слово. Пошли. Раз вы считаете, что я совершил преступление. Пошли!
Я иду по улице, держу стул. Сзади за полу шинели меня держит женщина.
— Бросьте! — останавливаюсь я. — Сказал — не побегу.
Женщина выпускает полу шинели. Мы идём по улице дальше, оба тяжело дышим, оба от возмущения не можем смотреть друг на друга. Милиция около нашего дома, через дорогу.
— Я домой стул занесу, — говорю я. Мы останавливаемся у нашего подъезда.
— И так в милицию пойдешь, — говорит женщина.
— Нет! Не пойду. Занесу, тогда пойду.
Я боюсь, что в милиции разберутся, что это не мой стул, и отберут находку.
— А дома у тебя кто есть?
— Подождите здесь. Сказал вам, что не убегу!
— Пойдём вместе.
Мы поднимаемся на четвёртый этаж. Я открываю проволокой дверь.
— Осторожнее! — предупреждаю я преследовательницу. —
На улице я бы, конечно, её не предупредил. Но она переступила порог моего дома, и тут уже начинают действовать законы гостеприимства.
В комнате полумрак. Наступает холодный декабрьский вечер. За столом Анечка, накинув на плечи одеяло, чистит мёрзлую картошку. Картошка звонко стукается об алюминий — стол у нас целиком из самолётных деталей. Отец лежит на кровати, укрывшись всем, что может греть. Рядом, на снарядном ящике вместо табурета, сидит какой-то мужчина.
— Вот и Гришка пришел, — поднимает голову отец. — Дров принёс?
— Нет! — говорю я и ставлю стул на пол. — Мебель принёс.
Мне не хочется при женщине рассказывать, где я раздобыл плетёный стул.
— Присаживайтесь! — приглашает женщину Анечка.
Та стоит у двери, часто-часто моргает.
— Скоро вернусь! — говорю я отцу. — Без меня не обедайте.
— Обед ещё не скоро! — отзывается Анечка. — Не на чем варить!
Она хлопает дверцей «буржуйки». Печка пустая.
— Посмотри, кто к нам пришёл! Узнаёшь?
Отец показывает на незнакомого мужчину.
Я подхожу. Передо мной сидит человек без обеих рук, лицо черное от въевшихся в кожу крупинок тола. По откинутой назад голове и устремлённому куда-то в потолок взгляду белёсых глаз догадываюсь, что он слепой. Человек улыбается, чуть не взвизгивает от удовольствия, что его не узнают. Вроде знакомый… Но кто? Кого так? О! Я сажусь на стул. Неужели?
— Женька?
— Угадал! — гогочет Женька.
Отец судорожно бьёт себя указательным пальцем по губам, чтоб я молчал, не ужасался вслух.
— Откуда ты? — только и могу произнести я.
— Из госпиталя. Хотели в Дом инвалидов, а я сбежал. Учиться буду! В университет думаю поступить.
— А как же? Это… А примут?
— Зрение восстановят процентов на двадцать. Филатов — есть такой доктор в Одессе. Слышал, может? Подремонтирует. Ну, ты беги. Поговорим ещё. Столько расскажу — вагон и маленькую тележку.
Я встаю и, шатаясь, иду к двери.
На улице ещё светло, и кажется, что здесь теплее, чем дома. Женщина останавливается на углу.
— Кто этот Женя? — говорит она, нервно моргая.
— Сосед наш довоенный. Он из фанеры пистолеты выпиливал. Как настоящие. С курком. Шпаги делал, когда мы в мушкетеров играли.
— Да-да! — рассеянно говорит женщина. — Тебя-то как зовут? Да, Гриша… Меня Татьяной Петровной… Идём!
— Милиция на той стороне.
Она поворачивается и широким мужским шагом идёт в сторону дома, где я добывал дрова.
Я тоже иду. Я же слово дал.
Мы проходим мимо четырёхэтажной коробки. Дров нет.