Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
Шрифт:
Отец молчит и смотрит в окно.
— Так вот. — Абрам Михайлович кашляет. — У меня, у меня всё осталось там! — он показывает в окно, где на западе в развалины садится кровавое солнце. — А я здесь! Вышло так. Я — электрик. Работаю простым чернорабочим. Кирпич разбираю на станции. Сейчас не нужны инженеры. Сейчас надо разобрать развалины. Инженером можно быть на Урале, а здесь надо носить кирпич.
— Вы меня не поняли.
— Нет, я отлично понял. Знайте, просился. И не раз. Но… — Он надел очки и ударил по ним ладонью. — Не берут из-за этих
— Я в другом смысле, — продолжает отец, смотря в окно. — После окопа даже ванная — дворец!
— Я предупреждаю, — кипятится новый знакомый. — Если ещё хоть раз скажете об этом, я ударю!
— Хватит! — Отец резко оборачивается. — «Ударю!» У меня сорок грамм железа в позвоночнике. Вы кирпичи таскаете, вы можете работать, а у меня только что был приступ на заводе. Вы — электрик, я — инвалид первой группы. У меня такая специальность. И трудовой книжки нет. Меня добить не трудно.
— Ударить не физически, — тушуется Абрам Михайлович. — Словами… И больно могу.
В комнате делается тихо. Слышно, как за стеной поёт какой-то парнишка:
«Так-так-так», — говорит пулемётчик,
«Так-так-так», — говорит пулемёт.
— Ну, что вы конкретно предлагаете? — говорит отец и встаёт с подоконника.
— Я?
— Вы!
— Пойдёмте на кухню.
Кухня в квартире просторная, с облупленными стенами. Под потолком на трубе парового отопления висит на тонкой проволоке крыса.
— Ой! Зачем это? — передёргивается от отвращения Анечка.
— Руслан крыс ловит, — спокойно объясняет Абрам Михайлович. — Понимаете, ставит петли перед норками. Крыса выскакивает из норы, раз! И падает с трубы! Попалась!
— Зачем?
— Понимаете, в городе крыс — как на питерских складах в революцию. Боремся, так сказать. Сейчас уберём. Руслан, сними пирата с реи!
Песня про двух Максимов в соседней комнате смолкает.
— Вот он, мой выход из создавшегося положения!
Абрам Михайлович подходит к кухонной плите и любовно гладит по её кафельным бокам:
— Когда горит эта красавица, дрова трещат. Тяга настоящая! А от времянок, если ветер в лоб, дыма не продохнуть. Я предлагаю создать на кухне коммуну. Дров будет легче достать и теплее.
— Оригинальный выход из положения!
Отец подходит к плите и открывает костылём дверцу. Плита набита промасленной бумагой, в какую обычно заворачивают свечи от автомашин.
— Другие жильцы, Дубинины, согласны, — оживляется Абрам Михайлович. — Я ведь через коммуну прошёл ещё в Ленинграде, когда Политехнический кончал. В общежитии на Охте. Ох, как мы жили! Ух! Пока на последнем курсе не переженились.
Он опять сухо кашляет.
— Давно у вас такой кашель? — участливо спрашивает Анечка.
— С Урала. Высоковольтную трассу вели. — Абрам Михайлович минут пять вздрагивает всем телом. — Спали у костров. Так
Он с гордым видом обвёл нас взглядом.
— Коммуна у нас была крепка, когда мы жили без жен. Значит, на последнем курсе у нас возникло новое качество, а форма организации осталась старая, холостяцкая. Значит, надо сделать так, чтоб коммуна была жизненно необходима и для семьи и для работы. Как же это сделать? Пофилософствуем… Сейчас научные открытия возникают на стыках двух-трех наук. Вот и надо объединить геолога с ботаником, врача с электриком. Не нужно будет громоздких научных конференций: люди бок о бок живут. Скажем, пришла идея в голову. Зашёл сразу: «Пётр Петрович, дорогой. У меня идея!»
— Мечтатель вы!
— Почему мечтатель? У меня картотека составлена, какие профессии надо объединять. И сапожника и портного тоже. Коллектив должен быть жизнеспособным.
— Я — инвалид! — говорит отец и обнимает за плечи Анечку. — Моя «профессия» другим в обузу. Мы с семьей решили дом строить, правда?
Я удивлён его словами. Я первый раз слышу, что мы будем строиться.
— Мы прикинули, — продолжает отец, — возьмём участок, из развалин кирпича натаскаем. Как дом строить, я на этом собаку съел.
— Вы это серьёзно? — Абрам Михайлович смотрит на отца сквозь толстые стёкла, далеко откинув назад голову.
— А разве я не имею права?
Отец достаёт спички и поджигает в печке бумагу.
— Имеете, наверное, — задумчиво отвечает Абрам Михайлович. — Свой дом! Обязательно свой! Цветочки сажать будете? Крыжовник?
— Угадали! Буду крыжовник сажать, буду в земле возиться. Вам не по душе? Ну, хорошо, перезимуем на кухне, а дальше что? Надоела мне строевая подготовка! Хватит! Хочу жить один. И самое главное, ничего плохого в том, что я построю свой дом, нет. Для сына! Одной развалиной в городе меньше будет.
— Люди, люди! Я не пророк, — говорит Абрам Михайлович и картинно поднимает над головой руки, — но могу предсказать, что этот дом ни вам, ни тем более вашему сыну не нужен будет! Ха! Земля! Мой дом! Тоже философия! Знаете, что сказал Форд? Он сказал: «Чтоб рабочий не думал о политике, дайте ему клочок земли».
Отец, ничего не отвечая, шевелит в печке ворох горящей бумаги.
— Посадите крыжовник, — не унимается Абрам Михайлович, — а там, знаете, как у Чехова: «Мой крыжовник! Пускай плохой, да мой!»
— Ерунду вы говорите!
— Может быть. Но я убеждён, что в каждом индивидуальном застройщике сидит этакий кулачок. И название-то какое обидное — индивидуальный!
— Собственно, что вы отрицаете?
— Ничего я не отрицаю! Наоборот, я утверждаю! Может быть, надо строить сообща большие дома, может быть…
Он замолкает. На кухню входит паренёк моего возраста. Худой, длинный, с подвижным лицом. «Руслан», — догадываюсь я.
Парень смотрит искоса на Анечку, на меня, точно прикидывает силы на случай драки, и вдруг бросается к горящей плите.