Адамант Хенны
Шрифт:
Хотя Миллог и клятвенно пообещал собаке кормить её до конца дней и никогда не утруждать работой, пока что выходило совсем по-иному. Именно пёс отыскивал пропитание в этих небогатых добычей местах, честно делясь пойманным зверьём с ховраром. Миллог, в свою очередь, пытался ловить рыбу, и иногда снасти не оставались пустыми.
Человек и пёс по-прежнему обыскивали каждый клочок берега. Разумеется, над их давно потерявшим всякий смысл старанием посмеялся бы любой здравомыслящий – ну не бред ли: искать в Хараде тело утонувшего на Энедвэйтском взморье! Но для Миллога, похоже, эти
В тот день они решили остановиться.
– Место вроде бы рыбное, – втолковывал Миллог с осуждением глядящему на него псу. – Что есть-то будем? Второй день никакой охоты…
Пёс жалобно скулил, всё время косясь на море. Спокойное, синее, тёплое – оно нежилось себе под солнечными лучами. По невесть откуда взявшимся соображениям Миллога, погода и место как нельзя лучше подходили для рыбной ловли; а пёс, хоть и мог бы поспорить, увы, довольствовался лишь лаем и визгом. Повернувшись к морю, он глухо рычал, оскалив зубы и вздыбив шерсть.
– Слушай, да что это с тобой? – удивлялся Миллог. – Такое славное место… Вода рядом, и тенёк, и всё такое… Отдохнём, а завтра дальше двинемся!
Пёс схватил Миллога зубами за одежду, потянув прочь, подальше от берега.
Но было уже поздно.
Горизонт внезапно потемнел. Там, на самом краю воды и неба, родилась узкая туманная полоска – словно облачко решило придержать свой бег и отдохнуть на водной глади. Правда, облачко это почему-то стало очень уж быстро расти, приближаясь, и спустя совсем немного времени во всей своей грозной красе показалась исполинская зеленоватая волна – казалось, до самого неба. Миллог окаменел. Пёс в ужасе заметался по берегу; но потом, бешено рыча, намертво встал возле ног ховрара, показав внушительные клыки. Он был готов к бою. Миллог же стоял, выронив немудрёную снасть и широко разинув рот, парализованный, обездвиженный ужасом, – исполинская волна, несущаяся на сушу, должна была смести всё на своём пути; укрыться на низком, пологом берегу негде. Оставалось только ждать гибели…
Однако вскоре стало видно, что накатывающаяся водная громада не собирается тратить силу в бессильной ярости, смывая в Великое море жалкий мусор. Она мало-помалу теряла быстроту и напор, гребень её опускался – и вместе с ним замедлял ход дивный белоснежный корабль под странными косыми парусами, очень напоминавшими развёрнутые крылья готового взлететь лебедя. Нос корабля был выгнут подобно шее гордой птицы, навершие его украшала лебединая же голова.
Волна разглаживалась, чудесный корабль замедлял свой бег, явно намереваясь пристать к берегу.
Пёс в ногах у Миллога уже не рычал. Просто стоял, готовый биться до последнего и встретить смерть, как подобает воину – лицом, а не спиной. Волна тем временем совсем исчезла – словно и не было никогда грозного вала, мчащегося к берегу точно сам Ульмо…
Дивный корабль замедлил ход. Немного не доходя до берега, он остановился, с лёгким плеском упали якоря. Казалось, от белых парусов и бортов исходит мягкое сияние, заметное даже сейчас, ярким безоблачным утром. Лёгкая серая лодочка летела по водной глади, словно невесомая пушинка; двое гребцов на носу и на корме едва-едва шевелили длинными вёслами. Кроме них, в лодке сидели ещё двое – в легких накидках с капюшонами,
Миллог слабо замычал. С каждой секундой в простой душе ховрара нарастал панический, небывалый ужас, слепой, бессмысленный, от которого люди бросаются в пропасти или закалывают себя, чтобы только избавиться от нестерпимой муки. Ноги его приросли к прибрежному песку.
Глухо рыча, пёс отступил на шаг, припадая к земле, – словно готовился к прыжку. Глаза его вспыхнули алым огнём, самым настоящим пламенем, превратившись в два пламенеющих карбункула.
Лодочка скользила к берегу – и Миллог только и мог, что бессильно следить за ней, не в силах не то что сдвинуться с места, а и просто отвести взгляд. Пот лил с него, точно дождевые капли – он стал похож на ходячего мертвеца.
Лодочка ткнулась носом в песок. Две фигуры в накидках осторожно, стараясь не замочить ног, выбрались на песок. Мужчина, немолодой, в полном расцвете сил, – и женщина, о которой менестрели сказали бы что-нибудь вроде: «Прекрасна, как сама Любовь!» Дивные золотистые волосы, казалось, хранят отблеск иного, иномирового света, иномирового блаженства, открытого лишь немногим…
Гребцы поспешно – даже слишком поспешно, на взгляд ховрара, – оттолкнули лодку. Лёгкое судёнышко стрелой полетело прочь; несколькими взмахами гребцы подогнали его к борту дивного корабля, поднялись на борт – и судно, немыслимым для парусника образом развернувшись, быстро пошло прочь, на глазах исчезнув во внезапно сгустившейся дымке. Пришельцы остались на берегу.
Женщина казалась молодой – и в то же время никто не осмелился бы назвать её юной. Мудрость веков читалась в её взоре. Мудрость бессчётных веков, боль и надежда, горе и радость. И не было смертного, которого этот взгляд оставил бы равнодушным.
Мужчина, гордый, статный, отличался пронзительным взором ясных глаз. Движения его казались быстрыми и порывистыми; и он, и его спутница не имели при себе оружия. Проходя мимо остолбеневшего Миллога, чудные пришельцы не удостоили его и взглядом – и тут в воздухе словно бы мелькнула серая молния. Пёс прыгнул, и глаза его пылали в тот миг ярче самых горячих углей.
Раздался испуганный вскрик. Бросок пса опрокинул золотоволосую странницу на землю, зубы разодрали ей плечо и вот-вот должны были сомкнуться на горле…
С гневным возгласом черноволосый мужчина, схватив пса за загривок одной рукой, легко отшвырнул его шагов на десять в сторону и сам шагнул к нему, прикрывая раненую. Белая накидка окрасилась кровью.
Пёс с рычанием вскочил. Притворившись, что хочет броситься на черноволосого, пёс вдруг резко метнулся в сторону, ужом проскользнул между мелькнувшими кулаками и вновь ринулся к женщине.
Однако та уже овладела собой и не отстранилась, твёрдо взглянув в самую глубь пылающих яростью глаз пса. Тонкая рука неожиданно потянулась погладить вздыбленную шерсть на загривке собаки. Губы шевельнулись – послышался певучий, мелодичный язык, какого никогда не доводилось слышать Миллогу.
Пёс отчаянно завизжал, совсем по-человечьи мотая головой, точно пытаясь избавиться от наваждения. Золотоволосая сказала что-то своему спутнику, тот шагнул к Миллогу.
– Это… твой… пёс? – медленно проговорил мужчина. Холодные, как сталь, глаза внезапно окатили ховрара ледяной волной.