Адмирал Нахимов
Шрифт:
потерю.
Каждый воин, стоящий на оборонительной линии Севастополя,
жаждет, я, несомненно, уверен, исполнить этот священный долг;
каждый матрос удесятерит усилие для славы русского оружия.
Завтрашнего числа в 5 часов после обеда имеет быть погребение
умершего от раны адмирала Нахимова, для чего назначаются: 4-й
баталион
составе, имея во взводе по 17 рядов, с хором горнистов и барабанщиков,
а другой сводный батальон от экипажей Черноморского порта по
наряду от Управления командира порта, хор музыки от
Екатеринбургского пехотного полка; 6 орудий от резерва полевой
артиллерии по назначению генерал-майора Шейдемана, баталионам на ружье
и на каждое орудие иметь по три холостых заряда; всем этим
войскам прибыть к церкви адмиралтейского собора к 4^2 часам после
занятия места, которое укажет генерального штаба подполковник
Циммерман; отрядом этим господин начальник гарнизона приказать
изволил командовать командующему 16-ю резервною дивизиею
генерал-майору Липскому; независимо от сего, по распоряжению
управления командира порта должен быть назначен почетный караул от войск
Черноморского флота по чину покойника, от коего и поставить
часовых, равно должно быть назначено «определенное число штаб- и
обер-офицеров для несения орденов покойника и прочего по
положению; к погребению покойника приглашаются те только гг.
генералы, штаб-обер-офицеры, которые не заняты обязанностями службы;
форма одежды для офицеров в параде и при погребении в
сюртуках без эполет и без шарфов.
Генерал-майор князь Васильчиков
Грустно мне писать это письмо, дорогие мои друзья, но что же
делать? И вы, вероятно, еще прежде получения этого письма знали
о незаменимой потере, которую испытал наш Черноморский флот.
28-го числа в 6 часов вечера ранен штуцерной пулей Павел
Степанович Нахимов и ранен в голову, так что рана чрезвычайно опасна,
но что грустнее для меня, это то, что он ранен на моей батарее.
Вот подробности этого несчастия. 28-го числа вечером мы служили
вечерню перед праздником, и во время нашего служения нам дали
знать, что приехал Павел Степанович и отправился на мою батарею.
Керн и я сейчас же побежали его встретить и застали его,
осматривающего неприятельские работы. Я помню еще, как он, узнав,
что Керн был на молитве, сказал ему: «Зачем вы пришли? Я вас
вовсе не беспокою». Осмотревши работы неприятеля с одной стороны,
и
другую сторону и, взойдя на барбет, устроенный для полевых орудий,
начал осматривать работы, и хотя его предупреждали, чтобы не
высовывался слишком, но он, как и постоянно 10 месяцев, не
поберег себя и продолжал осматривать работы, совершенно высунув из-
за мешков голову, несколько пуль просвистало мимо, но он не
обращал на них внимания и продолжал смотреть; наконец, какая-то
проклятая ударила его в голову, и удар был так силен, что Павел
Степанович моментально упал навзничь без чувств. Все
окружавшие его так и охнули, и у всех опустились руки. Я побежал
поскорее за носилками и потом уже увидел, как его сносят с моей
батареи. Между прочим, кровь из раны струится, я схватил свой
носовой платок и перевязал им голову Павла Степановича. Когда его
принесли на перевязочный пункт, устроенный на кургане, то там
сделала ему настоящую перевязку сестра милосердия, которая
живет у нас на батарее. Оттуда Павла Степановича отвезли на
Северную сторону в дом, и к этому времени успели собраться доктора,
которые, перевязав рану, увидели, что кость черепа повреждена
и череп вдался до мозга. Вот положение, в каком находится Павел
Степанович в настоящее время: смотрит на всех пристально, ни
слова не может выговорить, — должно быть, язык отнялся; одна
рука разбита параличом, но сознание бывает порою; это можно
заключить из того, что ему предлагали напиться морсу, — он
отодвинул стакан рукой; потом ему хотели снять примочку с головы,
думая, что она согрелась, — он рукой придержал ее, а через гА часа
сам стал тащить ее; видно, бедный, чувствует себе облегчение,
когда примочка холодна. Формально ничего не ест и не пьет. Рана
его вот какая: пуля ударила выше правого глаза и вышла позади
виска. Страдание должно быть очень сильно. Доктора говорят, что
они не надеются, но что бывают чудеса, а вообще эти раны
чрезвычайно трудные. Вы, конечно, можете себе представить все наше
горе, когда всеми любимый, как отец родной, и уважаемый, как
хороший и справедливый начальник, уже не в состоянии
распоряжаться нами, а мы без него сироты; он один только у нас и
остался, который заботился о нас и поддерживал дух. Матросы жалеют
его, как отца родного; они знают его давно и знают, как он о них
всегда заботился; все свое довольствие он раздавал им. Курган
наш, это проклятое место, где был убит Корнилов, ранен Павел
Степанович и убит тоже Истомин, хоть и не на этом самом
кургане, но он был начальником на нем все время. Итак, мы лишились