Аджимушкай
Шрифт:
– Два?
– переспрашивает Шатров;
– Два, - повторяет Шапкин.
– И все?
– поднимается Шатров и, подойдя к амбразуре, о чем-то задумывается.
– Нет, не все, - отзывается Шапкип.
– А-а-а, значит, не все... А я-то подумал, что ты только орудия увидел. Ну, ну, рассказывай.
– Стык у них здесь. По-моему, это подходящее место для перехода линии фронта.
– Хорошо, Захар, потом мы с тобой потолкуем подробно.
Утром Шатрову сообщают, что в штаб полка прибыл представитель командования Мельхесов. Я его еще ни разу не видел, но из разговоров знаю, что
В полдень он вновь приходит в траншею. Набив трубку табаком и словно не замечая ни меня, ни Шапкина, вслух рассуждает:
– Ничего не понимаю! Полчаса Мельхесов распекал Хижнякова и командира полка за то, что они укрепляют траншеи, назвал их оборонцами и тут же потребовал активнее готовиться к наступлению. Только он уехал - прибыл командующий. Совершенно другое потребовал: зарываться в землю и ни о чем больше не думать, пока не прояснится обстановка. Как замахнулись, какой высадили десант! И вдруг такая разноголосица. А если опоздают договориться?..
– Вы думаете, немцы скоро начнут наступление?
– отзывается Шапкин, глядя на высоту, которую неделю назад захватили гитлеровцы неожиданной контратакой.
– Я, Захар, ни о чем не думаю, - будто пробуждаясь, отвечает Шатров. Наша с тобой задача - побольше разведать у противника огневых точек, хорошенько изучить его боевые порядки, определить слабые места и быть всегда начеку. Да вот еще: найти прореху, сквозь которую ты со своими ребятами мог бы успешно проникнуть. Хотя такое место мы с тобой уже нашли.
Он вытаскивает из сумки карту и, развернув ее на коленях, что-то быстро чертит карандашом.
– Что же вы сидите, отправляйтесь к месту тренировки, - вдруг говорит Шатров.
– Я остаюсь здесь.
На обратном пути встречаем Замкова. Он советует не идти прежним путем.
– Видите, как пристрелялся, - показывает на разрывы вражеских мин, дробящих землю на всем маршруте, по которому мы шли, а вернее, ползли сюда.
Шапкин с обидой в голосе бросает Замкову:
– Ладно учить, и так пройдем.
И, пригнувшись, скачками бежит, огибая опасное место. Замков успокаивает меня:
– Иди тихонько, снаряд в одно и то же место не падает. Понял?
Я догоняю Захара, когда он уже выходит из зоны огня.
– Садись, Самбуров, передохнем, - предлагает Шапкин, тяжело дыша и обмахиваясь платком.
Темнеет. Уже не видно курганов. У горизонта дрожит одинокая звезда, и ничего похожего нет на то, что вот на этой промокшей земле идет война.
Мы поднимаемся.
Всю дорогу молчим. Когда подходим к землянке, Шапкин вспоминает Шатрова:
– Ползает он теперь по переднему, вглядывается в темноту и все рассчитывает, прикидывает, Шатров-то! Вроде бы не доверяет своим подчиненным, а?
– Что вы, товарищ лейтенант!
– 11
Шатров велит мне разыскать Правдина. Политрук только что возвратился с наблюдательного пункта и, едва успев позавтракать, сразу же, утомленный бессонной ночью, уснул у всех на глазах прямо за столом. Мы втроем - Егор, Чупрахин и я - снесли его в повозку, укрыли шинелью: он даже не открыл глаза. Теперь
– Он только лег отдохнуть... Всю ночь там был, - показываю в сторону переднего края.
Шатров смотрит на часы:
– Ладно, пусть поспит... Не найдется ли у вас кружки чаю?
– спрашивает офицер, присаживаясь за стол. Сегодня я помогаю повару: должен помыть посуду, наколоть дров и бежать туда, где Шапкин занимается с разведгруппой... Быстро наполняю кружку крутым чаем, доволен тем, что политрук теперь может поспать лишних несколько минут, а может быть, мне удастся уговорить Шатрова выпить еще кружечку - тогда совсем будет хорошо: подполковник обычно пьет вприкуску, стараясь подольше растянуть удовольствие.
Но на этот раз он пьет большими глотками. "Надо подогреть, чтобы не спешил", - решаю я и ставлю чайник па угли.
– Еще одну, Иван Маркелович?
– предлагаю, стараясь сильнее раздуть жар.
– Да, чаек у вас ароматистый, только больно уж горяч, а ты, смотрю, еще больше раздуваешь угли.
– А как же! Теплый чай - это не чай. Надо, чтобы губы обжигал.
– Ой, Микола, молодой ты, да ранний! Вижу по глазам: что-то ты хитришь. Старого разведчика не проведешь. Думаешь, я не знаю, что ты замыслил? Знаю: политрука жалеешь. Ладно, наливай, продрог я что-то сегодня.
Он попросил и третью. Потом решительно поднялся и стоя начал набивать трубку. Я подношу ему на жестянке уголек. Прикурив, он говорит:
– Против Замкова действительно четыре немецкие батареи. Правдин сегодня уточнил. Выходит, Захар ошибся. Вот этого я не ожидал от него. Человек он, видно, храбрый, а опыта маловато. Матери-то пишешь?
– вдруг интересуется он, присаживаясь на скамейку.
– Еще не писал? Это нехорошо, сегодня напиши и отправь. Ну, давай, поднимай политрука.
– Он разворачивает карту, молча склоняется над ней, постукивая пальцами по столу.
– Садись, Правдин, отдыхать будем, когда севастопольцев выручим, говорит Шатров подошедшему политруку.
– Надо подготовиться к докладу, приезжает Мельхесов. Хижняков просил подготовить данные разведки. А ты сам знаешь, Мельхесов ошибок не прощает. Так что присаживайся, еще раз посмотрим, что у нас перед дивизией.
Они по карте уточняют места расположения огневых точек противника, стыки между подразделениями немцев... Многое из того, о чем они говорят, мне знакомо, я знаю, какими трудами, каким потом добывались эти сведения. В душу закрадывается жалость к этим людям: дни и ночи без отдыха, под огнем им приходится переносить и шипение вражеских осколков, и душераздирающий свист авиационных бомб, и лихорадочные судороги земли, когда враг опрокидывает на наши позиции тонны металла, начиненного взрывчаткой. Такие огневые налеты повторяются почти каждый день, а иногда по нескольку раз в сутки. Но для Шатрова и Правдина этого словно не существует: они всегда - под дождем, в темень, в слякоть - на переднем крае. У многих из нас нет-нет да и подвернутся минуты, а то и часы, когда можно расслабить тело, прикорнуть в траншее или в землянке, зная, что тебя подменили, что кто-то из товарищей зорко всматривается в сторону противника.