Аджимушкай
Шрифт:
– Хватит, разошелся!
– стаскивает его с бруствера Кувалдин.
– Подправь окоп. И ты без дела не стой, - обращается он ко мне, - займись нишей для боеприпасов.
Повесив автомат на грудь, Егор уходит по траншее на левый фланг взвода. Чупрахин бросает ему вслед:
– Круто Егорка берет! Но ничего, он парень, видать, с искрой в голове.
– Командир, - говорю я, вынимая из чехла саперную лопату.
– Коньяк загубил, а так, что же, солидный командир.
– Чупрахин, поплевав на ладони, приступает к делу.
–
Возвращается Беленький. Он разглядывает нас так, будто мы вернулись из преисподней.
– Целы? А бомбы?
– не говорит, а ловит воздух.
– А там угодило в тылы.
– Врешь! Убитые есть?
– подбегает к нему Мухин.
– Не рассмотрел... Из санроты прямо сюда. И зачем так близко к передовой расположили медиков?
Вижу, вприпрыжку бежит Егор.
– Ты правду говорил: выплыла она. Смотри тут. Правдину звонил, он разрешил на часок. К ней бегу. И, не задерживаясь, уходит.
– Что это с ним? Никак, немецкого генерала взяли в плен?
– спрашивает Чупрахин.
– Похоже на то, - отзывается Мухин со своего места.
– Это он побежал к знакомой девушке, - поясняю ребятам.
– К бабе, и так бегать?
– удивляется Чупрахин.
– Смотри, сам не так побежишь!
– замечаю Ивану.
– Чупрахин ни за одной юбкой пока не бегал, - расправил плечи Иван.
– Я к нежностям не расположен. А без нежностей, какая же, любовь - так, вроде этой обгорелой спички: огня не жди.
– А Машу Крылову сразу приметил, - напоминаю Ивану о докторе.
– Это хирурга-то? Ничего девушка, только она же врач. Боюсь одного вдруг меня ранят, и я попаду в ее руки... Спаси меня, боженька, от вражеской пули и осколка, - дурашливо крестится Иван.
Отчетливо представляю Аннушку, их встречу с Кувалдиным. Какая-то чертовщинка волнует сердце, волнует и щемит. На минуту перестаю замечать все, что окружает меня, вижу только одно лицо Аннушки с большими глазами, в которых сверкают живые звездочки.
...Кувалдин приводит с собой красноармейца с рыжей бородой и такими же рыжими усами, крупным носом и щербатым ртом. Он представляется нам деловито, словно пришел учить нас какому-то важному ремеслу, в котором мы совершенно не разбираемся.
– Прохор Сидорович Забалуев, - подает каждому из нас свою шершавую руку.
– Значит, вот такая статья, - добавляет он, - будем вместе немчишку постреливать.
– И, заметив у Чупрахина под ногами валяющийся боевой патрон, прикрикивает: - Добро топчешь, подними! Соображать надо: ведь в этой боеприпасе твоя же сила, парень! Учить вас надо!
Иван круто поворачивается к Забалуеву, с удивлением смотрит на него:
– Это ты, отец, мне?
– Не таращь глаза, подними!
– Слушаюсь, товарищ генерал!
– нарочито вытягивается Чупрахин перед Забалуевым. Подняв патрон, говорит: - Скажи мне, Прохор Сидорович, на какое расстояние
Забалуев поглаживает бороду. Его взгляд останавливается на Мухине.
– Когда я был вот таким мальчонкой, - показывает он на Алексея, первая мировая война шагала по планете. Потом началась гражданская. Так вот эту боеприпасу я, брат, четыре года пулял...
Начинаем спорить: высадятся ли Англия и Соединенные Штаты в Европе, чтобы нанести удар фашистам во Франции.
– Все идет к этому, - проявляет свою осведомленность Беленький.
– По этому поводу, говорят, идут правительственные переговоры. Скоро гитлеровцам придет крышка, время работает против них.
– Крышка-покрышка, - ворчит Чупрахин.
– Не верю я этим американцам и англичанам. Они ведь за здорово живешь помощи нам не окажут. Империалисты делают все с выгодой для себя. Так я говорю, Кирилл Иванович?
Беленький, подтянув ремень, длинно отвечает:
– Если говорить с точки зрения стратегии, то есть основного удара, и учитывать политические события, которые сейчас происходят, то надо прямо сказать, Чупрахин не прав. Вот я, когда учился в институте...
– Погоди, погоди, Кирилл Иванович, - прерывает Кувалдин Беленького. Прямо говори: выступит Америка на нашей стороне против гитлеровцев?
– А чего тут отвечать: все зависит от места, условий и времени. Понимаете, я вам сейчас разъясню...
– Пошел философ петлять! И где его такой мудростью начинили? удивляется Чупрахин и обращается к Егору: - Ты сам, Кувалдин, ответь: выступят они на нашей стороне?
Артиллерийский налет прерывает спор.
После обеда приходит Правдин. Нос у него заострился, фуфайка вся иссечена, рука по-прежнему на перевязи. Хочется подойти к политруку, сказать что-то хорошее, теплое.
– И чего этот проклятый фриц вдруг замолчал?
– возмущается Чупрахин. Не выношу тишины! Товарищ политрук, скоро мы двинемся вперед? Что за стратегия сидеть в окопах? Мы же не какие-нибудь англичане, чтобы комфорт в окопах устраивать, правда, дядя Прохор?
Забалуев поглаживает бороду:
– Не знаю, браток.
– И добавляет: - Война долгая будет. Привыкай сидеть в окопах.
– "Привыкай"!
– передразнивает Чупрахин Забалуева.
– Это вам не четырнадцатый год, отец! Сказал же, "Долгая!" Ты, видать, старой закваски солдат, но ничего, мы тебя перевоспитаем.
– Есть, товарищи, очень важное дело, - сообщает политрук.
– Надо к немцам сходить - разведать. Кто из вас пойдет добровольно?
Некоторое время длится молчание. Правдин поправляет повязку. Забалуев посасывает самокрутку. Мухин теребит в руках ружейный ремень. Беленький смотрит себе под ноги.