Аджимушкай
Шрифт:
Первым отзывается Чупрахин:
– Пишите, товарищ политрук: матрос Иван Чупрахин, это я, значит... Ну, что молчите?
– кричит он на нас.
– Языки проглотили?
Делаю шаг вперед. Правдин окидывает меня испытующим взглядом. Видимо, мое телосложение не внушает ему доверия.
– Он по-ихнему говорит. Очень может пригодиться, товарищ политрук, поясняет Чупрахин.
– Пусть идет.
– Я пойду, - поднимается Кувалдин.
– Пишите, - поправляет автомат на груди Мухин.
Дядя Прохор толкает в бок Кирилла, шепчет на ухо:
– Не робей, сынок, отзовись!
Горячая волна
– По местам!
Пригнувшись, мы разбегаемся по траншее. Артиллерийский обстрел длится несколько часов.
Ночью политрук, собрав нас к себе, рассказывает, как будем готовиться для перехода линии фронта, говорит, что группу возглавит Шапкин.
– Но это не сегодня и не завтра, - поясняет нам Правдин и лощинкой уходит на свой наблюдательный пункт.
– 9
С левого фланга, где находится Феодосия, доносится гул артиллерийской канонады. Он начался ранним утром, когда еще светились на небе звезды, и продолжается уже больше часа. Когда он прекратится, никто не знает. Дядя Прохор, положив рядом с собой автомат, штопает шинель. Дырочка небольшая, но на видном месте - на плече: это след осколка. Но Забалуев умалчивает об этом. Чупрахин, глядя, как Прохор ловко орудует иголкой, замечает:
– Портным, что ли работал?
– Нет, не угадал, садовник я. Есть такая станица Ахтапизовская, слышал?..
– Как же, знакомый населенный пункт, - отвечает Иван.
– Помнишь, Бурса, у колодца индюка встретили, говорил нам: сколько вас тут иде, а он все про и пре. Помнишь, па Петра Апостола похожий, с длиннющей белой бородой... Георгиевский крест у него на груди.
– Ну и что?
– настораживается Забалуев.
– А то, что индюком он, тот крестоносец, оказался. Шибанули мы фрица, и будь здоров!
– Чупрахин надевает каску, поднимается на бруствер. Улегшись поудобнее, он наблюдает, как мечутся за холмами вспышки разрывов. Забалуев дергает его за ногу:
– Слышишь, слезай браток, нечего тебе там торчать, а то шальной осколок черябнет, и будет тебе индюк.
– Отстань, - брыкается Иван.
– Опять бомбардировщики летят, - сообщает он.
– Заходят, разворачиваются. Ребята, наши появились... Под хвост им! Так! Горит один вислобрюхий!
Покачнулась земля, дохнула в траншею горячая волна воздуха, даже руки ощутили прикосновение тепла. Забалуев силой стаскивает Чупрахина вниз. Иван отряхивается и сердито спрашивает Прохора:
– Чего мешаешь смотреть на их смерть? Ведь сбили одного вислопузика.
– А это, это что?
– Забалуев тычет пальцев в черную дырку на левом рукаве Ивана.
– Пошел ты к черту!
– отмахивается Чупрахин и бежит в укрытие.
– Ершистый парень, - говорит мне Прохор.
– Пойди посмотри, по-моему, его ранило.
Меня опережает Мухин. Когда мы остаемся вдвоем, Прохор сообщает:
– Старик-то, которого вы видели в Ахтанизовской, мой тесть, если, конечно, при Георгии был. Такой у нас один на всю станицу. И напрасно матрос индюком обзывает его.
– Забалуев достает кисет, неторопливо скручивает папиросу. И, уже забыв про тестя, спрашивает: - Устоят наши на левом-то?
– Должны, - коротко отвечаю, прислушиваясь к гулу канонады.
– И я так же полагаю: устоят, иначе нельзя, - зажигая спичку, соглашается
– Трудный у нас участок фронта, с трех сторон море, в случае неустойки беда может случиться. Я врангелевцев в двадцатом тут доколачивал. Серьезный противник был. Вооружение английское да хранцузское, и личный состав - одно офицерье. И все же, когда мы под командованием товарища Фрунзе штурмом взяли Сиваш, тут барон и выдохся: в несколько дней мы его порешили. Нам стоять на месте не дело, надо идти вперед, - рассудительно заключает Прохор.
– Кувалдин так же говорит.
"У Егора искра в голове", - вспоминаю слова Чупрахина. А может быть, никакой "искры" у Кувалдина и нет: мало ли в наших головах нетерпеливых мыслей.
...За поворотом траншеи Чупрахин сталкивается с Кувалдиным.
– Куда бежишь?
– останавливает его Кувалдин.
– Я? А черт его знает куда... Видишь, нос расквасил, даже шинель испачкал. И кровь не остановишь. Надо на медпункт смотаться. Обернусь быстро.
– Иди, - разрешает Егор.
– Кстати, поможешь Беленькому обед принести, Кирилл только что ушел.
– Ты уж никому не говори, что я ушел на медпункт. Понимаешь, Чупрахин и вдруг с разбитым носом идет к врачу... Нехорошо!
– Ладно, иди, секрет твой никто не узнает.
До медпункта метров триста. У входа в палатку, защищенную со всех сторон высокой насыпью, Чупрахин встречает хирурга Крылову. Маша сразу узнает его:
– А-а, старый знакомый, заходи, заходи...
"Нет, с этой я не договорюсь", - подумал Иван и почувствовал, как что-то оборвалось внутри. Когда бежал, рассчитывал: рана пустячная, перевяжут - и сразу на передний край. Никто и не узнает, что был ранен. Конечно, можно бы сделать перевязку и там, в траншее, но тогда бы пришлось краснеть за свою оплошность перед старым солдатом - дядей Прохором. "Накаркал, щербатый садовник", - ругнул в душе Забалуева Чупрахин и отозвался:
– Это вы мне говорите?
– Да, вы же ранены? Заходите!
– Крылова берет его под руку, вводит в палатку: - Раздевайтесь,
– Зачем раздеваться, у меня только с носом что-то не в порядке.
– Разрешите взглянуть, - она пристально смотрит Ивану в лицо.
– С носом у вас все в порядке. Как это вы испачкали лицо кровью?
Дальше хитрить невозможно. Помедлив с минуту, Иван решительно сбросил шинель. Весь рукав гимнастерки пропитался кровью. Но рана была небольшая: чуть пониже локтя осколок коснулся мягкой ткани, оставив разрез сантиметра три длиной. Крылова даже не стала накладывать швы. Она быстро обработала рану, перевязала руку и предложила Чупрахину отправиться в палату выздоравливающих.
– С недельку отдохнете - и опять в роту, - сказала Маша, вручая Ивану заполненный бланк.
– С недельку? Маловато, доктор, мне бы с месячишко полежать.
– Хватит, ничего серьезного я не вижу, чтобы продлить срок. Идите!
Иван облегченно подумал: "Вот и пронесло, наивная девчонка: она полагает, что я и взаправду прошусь на отдых, черта рыжего Чупрахина туда, в эту команду выздоравливающих, заманишь". Он, весело подмигнув Крыловой, направился к выходу.
– Погодите!
– вдруг остановила Маша Ивана. Чупрахин насторожился. Не поворачиваясь, спросил: