Аджимушкай
Шрифт:
– Да уже часов двадцать, - бойко отвечает Геннадий.
– А лет тебе сколько?
– Осенью будет четырнадцать.
– Кто это его взял?
– обращается к нам Егор. Чупрахин, взглянув на меня и, видимо, поняв все, спешит объяснить:
– Егорка, пацан, видать, с морской закалкой. Я его вчера запер в подвале, а он, чертенок, оказался на передовой. Чего ты на него шумишь, малыш уже обстрелянный.
– "Обстрелянный", - повторяет Егор.
– Надо отвести к Шатрову, он устроят его в тылах, а здесь ребенку не
Окружаем гитлеровца. Он отчаянно моргает, словно еще не веря, что попал в плен. Шапкин приказывает Мухину отправить пленного на КП роты.
– Зачем? Шлепнем его здесь, и пусть себе отдыхает в Крыму, - предлагает Чупрахин, тыча стволом автомата в живот немцу.
Фашист прячется за Шапкина.
– Понимает, кто здесь старший, - удивляется Иван.
– Вот сейчас как трахну по твоей чугунной башке, красной юшкой умоешься!
– Убери оружие, он пленный, - останавливает Шапкин Чупрахина, отвоевался. Ведите, Мухин.
– Погоди, товарищ командир, - просит Кувалдин.
На лице у Егора вздуваются желваки, глаза темнеют, округляются. Вот такое лицо было у него, когда мы прыгали с сейнера в воду.
– Дай солдатской душе потолковать: Студент, ты по-ихнему, кажется, можешь говорить?
– Кувалдин поворачивается ко мне: - Можешь?
– Мы-мы-ммогу.
– А ты говори нараспев, - советует Чупрахин.
– Спроси у него, почему он полез на нас.
– Правильно, - поддерживает Егор.
– Попытай, много их тут в Крыму-то?
Стараюсь говорить, но у меня получается сплошное заикание. Чупрахин злится:
– Вот дурья башка, тебе советуют: пой, пой, нараспев говори. А то я с ним сам, он поймет меня на всех языках!
– Ска-жи, м-мно-но-го ва-ас, в Крым-му-у?
– пою по-немецки.
– Чуйт, чуйт, софсем чуйт...
– Слышите?
– сверкает глазами Чупрахин.
– Заговорил по-русски. Тогда слушай, фриц, что я спрошу.
– Мы ни фриц, ни, ни...
– Не возражай, когда с тобой говорит Ванька Чупрахин. Это я Ванька Чупрахин; Понял? А вот это - Егор Кувалдин. Это - Мухин. А вот этот - Кирилл Беленький. Вот, значит, мы тут промеж себя такое дело порешили: отучить вас, колбасников, в чужие хаты факелами швыряться. Осилим эту задачку, а?
– О-о! Да, да! Гитлеру капут, рус большой медведь.
– Ах ты гадина, медведем обзываешь!
– Чупрахин замахивается на гитлеровца.
– Я твой танк спалил и твоего Гитлера прикончу!..
– Не смей!
– останавливает его Шапкин.
– Мухин, отведите пленного к командиру роты и сдайте его под расписку. Выполняйте. И мальчишку захватите с собой...
– Эх ты, Чупрахин, испортил все, - вздыхает Егор и садится на свое прежнее место.
– "Испортил", - отзывается Иван.
– Как тут можно удержаться, когда перед глазами такой экспонат. На кой черт Мухин привел его сюда? Они нашего брата под расписку не сдают. А тут, видите ли, сдайте под расписку. Как это, по-твоему, Кирилка,
– Злой ты человек, - замечает Шапкин, помогая Кириллу зарядить трофейный автомат.
– Этого пленного допросят в штабе, возможно, он сообщит важные сведения. Понимать надо!
– Злость на врага человеку не помеха. Правду говорю, Егор?
– роясь в вещевом мешке, парирует Иван.
Кувалдин молчит. О чем он думает? Подхожу к нему. Вчера узнал от политрука, что Аннушка выплыла на берег, сейчас находится на КП дивизии. Сообщить об этом?
– Слышал, Аннушка спаслась? Герой, а?
– стараюсь ободрить Егора.
Кувалдин ничего не разобрал.
– Ты что промычал?
– наконец говорит он.
– А ну пропой, слышишь, пой!..
– А-анну-уш-шка-а, на-а-а ка-а пэ-э...
– Врешь, все успокаиваешь...
– Ки-ке-кляну-усь.
Кувалдин хватает за плечи, трясет. И начинает смеяться, смеется долго, заразительно. Потом вдруг говорит:
– А знаешь, Николай, ты уже годишься в подносчики патронов. Хорошо сегодня дрался... Значит, Аннушка жива. Ты не смотри так!
– прикрикивает он и переходит на шепот: - Тебе откроюсь, знаешь, что для меня Анна?
И, сбив шапку на затылок, мечтательно рассказывает, как познакомился с Аннушкой, переписывался с ней. Перед войной на одном занятии Егор сильно ушиб ногу. Его положили в госпиталь. Полк ушел на фронт, а он, разыскав Сергеенко в Ростове, где она училась на курсах радистов, вместе с ней попал на формировочный пункт. Рассказывает неумело, сбивчиво и неожиданно заключает:
– Аннушка - моя жена.
– Чи-чи-что?
– Хватит, сказал - больше ни слова!
Вздохнув, принимает прежнюю позу. Ослышался или действительно он сказал: Аннушка его жена? Лучше бы этого не слышать.
А Егор говорит о другом:
– Тишина какая! Будто и не было боя... Окопается на Акмонайских позициях, тогда придется лишнюю кровь проливать. Сидеть нам тут не дело.
– Опять он свое. Куда пойдешь, когда так контратакует.
– Немцы, они хитрые, у них боевого опыта больше, - словно отвечая на мои мысли, продолжает Кувалдин.
– Частью сил контратакуют, а остальные отводят на более выгодные рубежи.
Шапкин тихонько останавливается за спиной у Егора. Вытянув шею, настораживается, замечает мой взгляд, произносит:
– Гений! Талант! Эх, Кувалдин, шел бы ты помощником к командующему фронтом. Болтаешь тут всякую глупость... Собирайся, пойдешь за ужином.
Через час Егор возвращается. Вместе с ним приходит Шатров. Он расспрашивает о вновь выявленных у противника огневых точках. Вооружившись биноклем, устраивается в отдельном окопе. Сидит там до утра. Со стороны Керчи доносится какой-то гул. Шапкин предполагает: фашисты готовят контратаку, и приказывает подправить разрушенные места траншеи. А когда Шатров покидает окоп и спускается к нам, задаем ему вопрос: