Аджимушкай
Шрифт:
Дует сильный ветер. Иду вслед за политруком. То и дело попадаются блиндажи, землянки, повозки. Правдива это злит.
– Черт знает что! Боевых частей меньше, чем складов, - ворчит он.
Неожиданно упираемся в отвесный скат высокого капонира. В темноте замечаем две фигуры в белых халатах.
– Опять балаган!
– резко произносит политрук.
– Не балаган, а передовой армейский медицинский пункт, - подходя к нам, говорит человек.
– Вы что ищете?
– И кто вам разрешил здесь расположиться?
– не останавливаясь, продолжает Правдин.
У
– У командира дивизии кто есть?
– Был начальник штаба, только что ушел, - узнав Правдива, охотно отвечает боец.
Землянка маленькая, уютная, теплая. Над столом висит фонарь. Хижняков, не поднимаясь из-за стола, приглашает сесть. Командир дивизии уже пожилой, у него седые волосы, у самых глаз пучки морщин, которые делают его взгляд лучистым и добрым. Такие глаза у моей матери. "Ты слышишь, мама, у командира нашей дивизии такие же глаза, как у тебя... И оттого я чувствую тебя рядом, И оттого силы мои неистощимы".
Хижняков берет со стола коробку со спичками, начинает стучать ею по столу. Стучит он долго. А взгляд задумчивый.
– Имеются сведения: немцы из Мелитополя перебрасывают в Крым танковую дивизию, - наконец чиркает спичкой он и закуривает.
– Та-ак, - не говорит, а стонет Правдив.
– И что же он, Мельхесов, не может повлиять на командующего?
– Командующий вновь упрашивает Москву перенести срок наступления.
– Но это очень опасная нерешительность...
– А сами вы как бы поступили?
– поднимается Хижняков, испытующе смотрит Правдину в лицо.
– Трудно сказать.
– Ага, трудно, а ему, командующему, легко? Подходит лето, вероятно, немцы предпримут наступление. А горячие головы не считаются с этим. Надо бы укрепить глубину обороны. Но разве Мельхесов пойдет на это? А командующего он, видимо, крепко подмял под себя... Сильная личность... Доложи-ка лучше, как разведгруппа, готова?
– уже другим тоном интересуется Хижняков.
– Готова. Я считаю, товарищ полковник, надо включить в группу радиста.
– Кого именно?
– Сергеенко, из роты связи. Комсомолка.
– Вот так, уже облюбовал! Но что ж, бери. Завтра я свяжусь с командующим и доложу ему свое решение.
В роту возвращаюсь вместе с Сергеенко. За спиной у нее радиостанция. Аннушка рассказывает мне, как тогда, при высадке десанта, выбралась на берег, думала, что заболеет, но все обошлось благополучно.
– И ты тоже идешь в разведку?
– спрашивает Аннушка.
– Иду.
– И Кувалдин?
– наконец вспоминает о Егоре.
– Конечно, - живо отвечаю.
– Егор - славный парень.
– Неужели?
– она смеется, беря меня под руку. Чувствую: что-то хочет сообщить мне. "Не надо, Аня, я все знаю", - мысленно возражаю ей,
– Хочешь, один секрет открою?
– спрашивает она, замедляя ход.
– Я о нем знаю.
– Нет, не знаешь.
– Тогда говори.
Она поправляет за спиной рацию,
– Егор парень действительно хороший. Знаешь, что он придумал, когда мы уходили на фронт? Предложил мне выйти
Что же я могу ей ответить? Ах, Егор, Егор, славный ты парень. Теперь ты для меня самый лучший друг.
А Аннушка все говорит и говорит. И я ей верю, верю каждому слову.
– Как ты, что у тебя нового в жизни?
– наконец интересуется она мной.
– Как видишь, разведчик. Теперь вместе будем.
– А я все время думала о тебе, - признается она и начинает вспоминать институтскую жизнь.
Впереди вырастает темный бугорок. Это наша землянка,
– 14
Сидим в приемной командующего фронтом. Трещат телефоны. Стены помещения исполосованы проводами. Заходят офицеры, генералы, приходится то и дело подниматься, отдавая им честь. Редко кто из них обращает на нас внимание: или не знают, кто мы, или потому что своими делами заняты, - несколько дней назад гитлеровцы внезапно перешли в атаку. Они нанесли удар по стыку между северной и южной группами наших войск и заняли ряд населенных пунктов. Но на нашем участке линия фронта не изменилась. И все же мы вынуждены были повременить с разведкой. Сегодня вечером пойдем. Наша группа уменьшилась на одного человека. Правдин отчислил Беленького - не вынес парень тяжести тренировок. Кирилл был откомандирован снова в роту. Прощаясь с нами, он вдруг заявил:
– Не каждый может быть героем, война ведь особый случай в жизни народа. Я в другом деле покажу себя.
Кувалдин заметил:
– Рады будем, Кирилл...
А Беленький, сняв шапку, пятерней расчесал густые волосы и на этот раз ничего не сказал. Он удалялся по косогору, чуть перекосившись в плечах, отчего казалось, что он все же вот-вот обернется и произнесет очередное поучение, но так молча и скрылся за сопкой, прихрамывая на одну ногу.
Сейчас с нами будет беседовать командующий. В дверях появляется Мельхесов. Он узнает Шапкина, подает ему руку, интересуется настроением группы.
– К выполнению задания готовы, - громко отвечает Захар.
Мельхесов, взглянув на Правдива, скрывается за дверью.
Снова оживают телефонные звонки. Егор изредка бросает взгляды на Аннушку. Любит он ее, наверное, крепко, но скрывает это от других. Как-то на тренировках Аннушка не смогла быстро настроить радиостанцию на заданную волну. Правдин, считая секунды, хмурил лицо.
– Помочь бы надо, - шепнул я Егору. Кувалдин повернулся ко мне, отгрыз кусочек сухаря, сказал:
– Сама настроит.
– Пентюх, - возмутился я.
– Ну-у, - улыбнулся Егор, продолжая хрустеть сухарем.
– Торопитесь!
– крикнул Правдин, не отрывая взгляда от часов.
Я вскочил и подбежал к Аннушке. Мои пальцы быстро забегали по рукояткам настройки. Политрук одернул меня:
– Отставить! Кто вам разрешил помогать?
Я отскочил от рации, споткнулся и упал, расцарапав себе о камни руку. Потом, после занятий, не мог смотреть Егору в глаза.
В приоткрытую дверь из смежной комнаты слышен голос Мельхесова: