Аджимушкай

Колибуков Николай Иванович

...Кувалдин создал команду по сбору воды. Эту работу возглавляю я. Добываем губами из влажных стен ракушечника. Сегодня собрали тридцать пять глотков. Камень ноздреватый, острый, и губы кровоточат.

Гремят заступы. Удары лопат напоминают отрывистый кашель людей: кхы-кхы, кхы-кхы. Это роют новый колодец, уже вошли в землю на глубину шести метров. Роют днем и ночью. Мухтаров оброс черной бородой, щеки опали, отчего нос стал еще больше. Иногда Али поет про Азербайджан. Песни его грустные. Чупрахин не любит их слушать, не нравятся они ему.

– Ну

вот, завыл!
– ворчит Иван, когда Али начинает петь.

– А ты послушай, - безобидно настаивает Мухтаров, - солнце встанет перед тобой. А слова-то какие: про горы, ручьи, которые звенят звонче серебра.

– Какой там звон, одна грусть... Не люблю я, когда человек не поет, а плачет. В жизни, как я полагаю, больше хорошего, чем грустного. Петь надо веселые песни, а от твоих, Мухтаров, комок в горле появляется, - упорствует Иван и демонстративно закрывает уши, когда Али начинает петь.

...Красные лепестки фитильков, рассекая вокруг темноту, еще резче оттеняют границу мрака. Впечатление такое, что там, в десяти метрах, бездонная пропасть: сделай несколько шагов - и ты полетишь в тартарары. И только зная, что за этой чертой находятся люди, противишься этому неприятному чувству.

...Туго приходится Запорожцу: странное дело - полные люди быстрее сдают. Вероятно, только обязанность командира заставляет старшего лейтенанта двигаться, отдавать распоряжения подчиненным. И говорит он тихо-тихо, а большей частью молчит. Да и вообще за последние дни как-то притихли все. Молча получают один раз в сутки пищу - три конфеты и глоток воды. Молча уходят на боевое задание, ложатся за пулеметы и ведут огонь, когда немцы пытаются через проломы в потолке проникнуть в подземелье. Только глаза у людей не изменились. Если правда, что глаза отражают мысли человека, то думы наши остаются неизменными - не сдавать гитлеровцам катакомб.

...Тянусь губами к холодному ребристому камню. Капля попадает в рот, хочется проглотить. Доносится стон: "Пи-и-ть". С силой выдавливаю изо рта собранную влагу. В мою флягу отдают воду все бойцы команды. У нас строгая норма: каждый обязан сдать столько, сколько добываю я. И никто меньше меня не сдал.

Лопаты стучат и стучат. В перерыв иду с Алексеем взглянуть на работу мухтаровской команды. В глубоком котловане копошатся черные тени.

– Самбуров, послушай, - обращается Мухтаров, показывая на серый свод.

Напрягаю слух. Но ничего не слышу, кроме тяжелого дыхания работающих внизу да стука о камень кирок и лопат.

– Подождите там немного, - распоряжается Али, опустив бородатое лицо вниз.
– Теперь слышишь?
– поворачивается ко мне.

С потолка доносится какой-то шум, вначале похожий на скрежет грызуна. Нет, это не мышь; похоже, что там, Наверху, работает какая-то машина.

Шум усиливается.

– Давно это?
– спрашиваю Али, не решаясь сдвинуться с места.

– Часа два, - не сразу отвечает Мухтаров.

– Бурят, - шепчет Мухин, - узнали, что здесь копаем колодец.

Из котлована вылезает Беленький. Кирилл упросил Егора

назначить его помощником Мухтарова по продовольственной части. Но сейчас, когда продуктов осталось столько, что с этим делом легко справляется один Али, Беленького послали рыть колодец.

– Глоток водички бы, - подходит он ко мне и стучит по фляге.
– Есть. Удружи, Самбуров, папиросой угощу...

Гитлеровцы могут через проделанное отверстие сорвать работу. Надо немедленно сообщить Егору.

– Алеша, сходи к Кувалдину, пусть сам придет сюда, - распоряжаюсь я.

– А что случилось?
– интересуется Беленький. Вылезают из котлована и другие бойцы.

– Кудрявый, одолжи сигаретку, - просит Семен у Беленького.
– Не дразни людей. Потом отдам десять пачек "Казбека".

– Когда это "потом"?
– спрашивает Кирилл.
– После дождика в четверг?

– Зачем же в четверг, вот выйдем из катакомб, - поясняет Гнатенко, поправляя на голове повязку.

– Фантазия, дядя, насчет выхода, - возражает Беленький и, пряча окурок в нагрудный карман, продолжает: - Самому пригодится. Нас еще не освободили, дядя. Вот когда освободят, тогда я тебе ее подарю сам.

– Что значит "освободят"?
– замечает Мухтаров.
– Что мы, пенсионеры? Понимаешь, что ты говоришь?! Чупрахин за такие слова в драку лезет. Правильно делает.

– Что это?!
– вскрикивает Беленький.
– Слышите, - показывает он на потолок.

– Вода!
– сообщает Гнатенко.
– Вода! Товарищи, вода!

Прыгаю в колодец, ощупываю землю: лужица!

Кто-то хватает за стеганку, тащит наверх. Вырываюсь: Егор во весь рост стоит надо мной. Лицо у него бледное, беззвучно шевелятся губы. Потолок дрожит, роняя серые куски ракушечника.

– Взрывают!
– определяет Кувалдин и велитгЯвсем отойти в сторону, в укрытие. С шумом рушится потолок. Когда рассеивается пыль и наступает тишина, через пролом летят слова:

– Рус, сдавайс!

Кто-то зажигает плошку: там, где была штольня колодца, гора камней, плотно перегородившая катакомбы. Оставив Мухина старшим по добыче воды, Егор, Мухтаров и я с горящей плошкой в руках направляемся к политруку. Кувалдин шагает впереди. У него согбенная спина, голова ушла в плечи. Еще вчера Егор говорил бойцам, что скоро получим воду и каждый досыта напьется чаю с конфетами: ведь с тремя сладкими шариками размером в крупную горошину действительно можно выпить несколько кружек.

Что теперь он скажет бойцам? Егор, чуть замедляя шаги, признается:

– Не знаю, как и сообщить об этом...

– Просто так и сказать, как произошло, - советую ему.
– Поймут. Твоей вины тут нет.

– "Вины"!
– вздыхает Егор.
– Дело не в этом, Самбуров. Ответственности я не боюсь. Вода нужна, вода. Навстречу нам из темноты выныривает Гена.

– Товарищ командир, - обращается он к Кувалдину, - политрук послал, там бойцы волнуются, на КП пришли. Труп Запорожца принесли, говорят, что он сам себе...