Аджимушкай
Шрифт:
– Откуда взял?
– НЗ командира батальона... Сегодня он распорядился выдать. Это последние.
Возвращается Маша. Она едва переставляет ноги. Чупрахин берет ее под руку и, придерживая, ведет к политруку. Я подхожу к Кувалдину, сажусь с ним рядом. Откусив кусочек конфеты, он спрашивает:
– Патроны в диске есть?
– Есть.
– Покоя нельзя давать гадам.
– Это верно. Нам только бы запастись продуктами и водой.
– Да, - коротко соглашается Егор и тут же говорит о другом.
– Ты знаешь, сколько калорий содержит вот эта конфета?
–
– И я не знаю, - улыбается он. Егор улыбается так, как улыбался тогда, на марше, и в момент, когда объявили, что его назначили командиром взвода, когда отозвали Шапкина готовить разведгруппу. Да, есть же такие люди, от одной улыбки которых делается легче на душе.
– Ты не забыл про Аннушку?
– сам не знаю почему вдруг опрашиваю Егора. Он отправляет в рот остаток конфеты, рассматривает свои большие руки.
– Аню, - вздыхает Кувалдин и тут же оживляется: - А я тогда соврал... Помнишь, сказал тебе: Аннушка - жена моя. А ведь это не так.
– Знаю.
Он смотрит на меня с удивлением, прищурив один глаз.
– Знаю, - повторяю я.
– Откуда?
– спрашивает он.
– Не сочиняй, Николай. А я ее люблю, не было того дня, чтобы не думал о ней. Так она вонзилась в мою душу, что и слов подходящих нет, чтобы рассказать об этом. Не веришь? Ну и что ж, откуда тебе знать... Встретишь такую, тогда поймешь меня.
– Егор, не надо об этом.
– Не надо, так не надо. Это я так, только перед тобой открылся.
– Он поднимается и смотрит на часы: - Нам пора. Кто получил гранаты - встать! Чупрахин, проверить оружие.
Пролом конусообразной формы с большим наклоном. По нему не так уж трудно подняться наверх, выйти из подземелья. Обрушившиеся камни подступают к самому лазу, через который видно вечернее небо, низко нависшее над землей. Кто-то должен подняться первым, осмотреть местность вокруг, нет ли поблизости гитлеровцев, потом подать сигнал остальным. Егор подзывает к себе Чупрахина.
– Смотри тут, я полезу, - говорит он Ивану.
– Нельзя тебе, - шепчет Иван.
– Ты же командир, забыл, что ли?
Наш гарнизон уже нельзя назвать ни батальоном, ни ротой - слишком мало осталось людей в строю: одни погибли под непрекращающимися обвалами, другие - в открытых схватках с врагом, третьи - от истощения. Осталась небольшая группа, и Кувалдин, конечно, понимает: теперь он и командир и рядовой боец.
– Я знаю, что делаю. Смотри тут.
– Егор, послушай, - настаивает Чупрахин, - я пойду.
– Нет, оставайся здесь. Дело трудное, а у меня еще силы есть. Сэкономил на командирской должности, - вдруг шутит Кувалдин.
– Самбуров, пошли.
Поднимаемся с трудом. Дрожат ноги. Егор подает мне руку, помогает преодолеть последний метр. В вечерней мгле темным пятном виднеется стоянка машин. Там немцы.
– Ну!
– шепчу Кувалдину.
– Лежи, лежи, - тихо отвечает он.
А лежать невозможно. Со стороны машин ветром доносит запах жареного мяса. Фашисты ужинают. От одной этой мысли кружится в голове, я уже не помню, когда мы в последний раз ели.
– Посмотри направо, что там
– говорит Егор. Я всматриваюсь. Думаю: "Сады, ну и что из этого? "
– Ну, - торопит с ответом Кувалдин*
– Сады, - отвечаю.
– За ними должен быть овраг, по нему можно проникнуть в город. Понял?
– О чем ты, Егор? А как же остальные?
– не пойму, на что Кувалдин намекает.
– Эх ты, - сокрушается Егор.
– Я командир, отвечаю за каждого. Думаю о выходе из катакомб. Такой час настанет. Я жадный до жизни. Прорвемся или погибнем в открытом бою. Но только заживо я себя здесь, в этом подземелье, не похороню. Понял, о чем я мечтаю? А сейчас мы этим гробокопателям шумовой концерт устроим.
Он берет камень и бросает вниз. Один за другим поднимаются восемь человек. Егор дает знак: рассредоточиться в цепочку.
...Метров сто ползем по-пластунски. Впереди двигается Егор. Тишина. Где-то за машинами какой-то гитлеровец пиликает на губной гармошке. Неподалеку от Кувалдина вырастает фигура часового. Тихонько насвистывая, он топчется на одном месте.
Мы сжимаем в руках гранаты.
– По-олк, огонь!
– кричит Кувалдин.
Бросаем гранаты в два приема. В темноте ярко вспыхивают разрывы. Впереди образуется какой-то пляшущий клубок. Трое лежат неподвижно - им Керчи уже не видать.
– Полк, в атаку!
– повторяет команду Егор. Но это сигнал к отходу.
У пролома на минуту задерживаемся. Клубок пляшет, мечется, надрывно стонет. Откуда-то издали начинают бить минометы. Мы скользим по конусу в свое подземелье.
Внизу Егор, еще находясь в возбужденном состоянии, говорит:
– Теперь они не будут орать "выходи"... Поймут: подземный гарнизон живет и борется.
– 17
Взрывы не прекратились. После нашего налета немцы участили их. Теперь они не оставляют проломы открытыми, засыпают землей и камнями. Гитлеровцы ищут нас, видимо, намереваются задавить обвалом. Щупают круглые сутки, а напасть не могут. От взрывов ходуном ходят катакомбы. Вчера с потолка отскочил большой камень. В этот момент Крылова перевязывала Правдину ногу* Ракушечник упал ей на спину. Она потеряла сознание. Через полчаса пришла в себя. Но теперь не поднимается, лежит у стены рядом с политруком. Правдив сидит на разостланной шинели, прислонившись к ящику. Над его головой чуть дрожит от взрывов полотнище знамени. При свете плошки знамя кажется густо-багровым, словно залитым кровью.
Егор, я и Чупрахин только что возвратились с восточного участка. Ночью мы, собрав ручные гранаты, расставляли их вместо мин неподалеку от входа. По предложению Кувалдина мы вкладывали запалы, тонкой проволокой закрепляли чеки и потом соединяли гранаты между собой: если за проволоку дернуть, чека соскочит с боевого взвода и гранаты начнут рваться. Теперь фашисты ни могут внезапно ворваться в катакомбы.
Маша смотрит на нас стеклянными глазами. Губы у нее неподвижны, набухли. Чупрахин, отстегнув флягу, предлагает ей воды. Мы все смотрим на Ивана. Словно поняв наш молчаливый вопрос, он говорит: