Аджимушкай
Шрифт:
Только под утро попала к себе.
Петр Сидорович сразу потащил меня в тайник. Там меня ждали всю ночь и уже думали, что я не вернусь. Я подробно рассказала им о местности, где расположен лагерь, как к нему скрытно подойти, Мария Петровна оказала:
– Вот ты и поведешь людей туда.
И, помолчав немного, она добавила:
– Это приказ командования...
Густав всегда приходил ночью. Где он служил и что делал, я до сих пор не знаю, пыталась узнать у Марии, но она или сама как следует не
– Мария?
– спросил он. Но Бурова уже ушла на работу.
Густав присел на скамейку и стал наблюдать в окошко, выходящее во двор.
– Передайте ей: из Севастополя приходит группа подрывников, получен приказ в течение пяти дней ликвидировать катакомбы, всех, кто будет взят в плен, отправить в Германию. Пусть торопится с нападением на лагерь, сейчас там охрана ослаблена. Больше ничем помочь не могу.
– Хорошо, передам, - сказала я и тут же спросила его: - Скажите, кто вы есть?
– Солдат, - коротко ответил он.
– Почему же вы помогаете нам, советским людям?
– Потому и помогаю, что солдат, а не фашист.
– Он поднялся, прошелся по комнате, вновь сел к окошку, заговорил: - Да, да, товарищ Анья, есть в Германии люди, которые понимают, что Гитлер - это не просто Гитлер, это фокус, в котором отражаются все империалистические силы мира.
Густав говорил не торопясь, но взволнованно. Я слушала его с двойным чувством: передо мной стоял человек в форме лютого врага, и в то же время он произносил слова глубокой правды. Я спросила его:
– С вами что-то случилось?
– Вчера расстреляли моего товарища, - тихо сказал немец.
– Рабочий с завода имени Войкова, коммунист, я познакомился с ним еще в сентябре прошлого года. Он служил у нас полотером в комендатуре. Больших трудов стоило мне устроить его к нам...
– Вас подозревают?
– прервала я его,
– Пока нет, но оставаться мне в Керчи нельзя. Я отправлюсь в дивизию, туда, в район катакомб.
Он заторопился и уже в дверях снова повторил то, что я должна была передать Марии Петровне,
Больше я его не видела,
...Густав? Не тот ли, который был у нас в катакомбах? Он вел себя странно. Если бы тогда Егор не подошел к нам, Чупрахин расстрелял бы его. Мне хочется сообщить об этом Аннушке, но она спешит закончить свой рассказ:
– Я здесь связана с надежными людьми. Уже начал работать подпольный обком партии. По его приказу мы подготовили нападение на охрану лагеря. Но чтобы все удачно прошло, Мария Петровна говорит, что надо одному человеку проникнуть к фашистам и забросать гранатами караульное помещение. Проникнуть туда может только смелый, надежный человек. А ты, Самбурчик, к тому же знаешь немецкий язык. Тебе легче это сделать.
Аннушка садится на кровать и убежденно
– Кувалдин мог бы убежать из лагеря. Он сильный. Но не сделает этого один, беспокоится о товарищах. Я знаю его, он такой.
"Да, он такой, - думаю я.
– Егор, Егор, она тебя любит..."
– Пошли!
– решительно заявляю я.
– Пошли. Я проведу тебя к Чупрахину, он ждет нас. Вместе решим, как нам действовать.
...Вот и ущелье. Только что проснулся дядя Прохор, но не кричит, как прежде, а сразу бросается ко мне:
– Браток, матросик-то того... вроде помер.
– Иван!
– Покойника нашли! Я вас всех, желторотиков, переживу...
– Эха-а-а!
– вздыхает Забалуев.
– А мне никаких признаков не показывал.
– С мертвыми не разговариваю, - скрипит зубами Чупрахин.
– Противно слушать, долбит одно: "Эха-а-а, все пропало! Эха, одна дорога, во сыру землю". Ну и топай по этой дороге, чего других-то тащишь, старый петух!
– Ить какой злой, соленая душа. Не знаешь Прохора, а перчишься. Стрючок ты водяной!
Аннушка коротко повторяет свой рассказ, А когда речь заходит о деле, Чупрахин уже не может сидеть. Он встает на ноги, говорит:
– Дело трудное, но Егорка - наш командир. Понимаешь, Бурса, командир. Надо выручать.
Забалуев кашляет, зажав рот шапкой. Откашлявшись, встает, расправляет плечи:
– Сегодня хотел козлом прыгнуть вот с той верхотуры. Эх-ха, вы же, мальцы, этого не понимаете... О чем это я хотел сказать?.. Да, но прыгать я не буду... Вот что, уважьте мне это заданьице. Прошу вас, уважьте! Промашку не дам.
– 6
Море дышит ровно и безучастно.
– Дядя Прохор, может быть, передумаете?
– который раз спрашиваю.
– Ни в жизнь, - отвечает Забалуев.
– Ты не сомневайся. Я все понял. Послушай.
– Он подвигается ко мне вплотную.
– Значит, сначала идти вот этой лощиной, потом поворачиваю вправо, ползу к проходным воротам. Ложусь тут и жду темноты, а если часовой замешкается, то не дожидаюсь ночи, забрасываю караульное помещение гранатами и кричу, чтобы привлечь на себя охрану... Не-ет, ты не сомневайся, дело это решу исправно...
Он наклоняется ко мне и поправляет клок волос, выбившийся у меня из-под шапки:
– Мальчонка ты еще...
Приближается установленное время. Даже замечаю, как движется часовая стрелка. А волны плещутся по-прежнему спокойно и лениво. Видны лагерь, квадраты колючей проволоки и копошащиеся люди за ней. Сегодня начнут вывозить их из Крыма в Германию. Мы горсточка обессиленных голодом, но жаждущих вновь, возвратиться к своим, должны помочь этим людям вырваться из фашистских лап. А куда? Кругом гитлеровцы. Но земля, земля-то ведь наша! В своем доме - и в плену!