Аджимушкай
Шрифт:
Пленных бойцов гитлеровцы начали посылать на окопные работы: они ведутся километрах в двенадцати от нашего убежища. Чупрахин настаивает: совершить вылазку к дороге, по которой водят пленных, и посмотреть, нет ли среди них Правдива и Кувалдина. Возможно, что и Мухин попал в лагерь. О нем тоже мы ничего не знаем. Проникнуть к дороге не так трудно. Уже не раз по ночам кружил я вокруг поселка, на окраине которого расположен домик с проломом в стене, а подойти к домику не мог. Может быть, Аннушка еще там.
Вот-вот забрезжит рассвет. Чупрахин и Забалуев только что притихли, возможно уснули. Беру автомат,
– Пошел, Бурса?
– тихо спрашивает он.
– Иди, - спокойно переворачивается на другой бок, словно я отправляюсь в гости к знакомым.
Знаю, стоит только скрыться, как Чупрахин последует за мной и, притаившись в камнях, еще долго будет сопровождать меня взглядом, как это он часто делает, когда я ухожу один на разведку. Сегодня я должен приблизиться к дороге. Если бы удалось увидеть Правдина, Кувалдина, как бы я обрадовал Ивана!
Рассвет застает меня на возвышенности в полуразвалившемся окопе. Рядом должны пройти пленные. Здесь могут заметить немцы. Но об этом не думается.
Со стороны пролива показывается солнце. Где-то там Темрюк - город, откуда начался наш боевой путь. Вспоминаются тренировки по высадке десанта.
Кажется, ведут... Колонна движется медленно. Она огибает высотку. Слышится команда. Люди медленно поворачиваются лицом к дереву. Но что на нем? Как же раньше не заметил? Это ведь человек повешен. Длинный и прямой, черный, словно отлитый из металла. На груди большой фанерный щит. Протираю глаза, напрягаю зрение Буквы то сливаются, то расходятся, будто живые. Еще сильнее вглядываюсь, на мгновение схватываю строки: "Комиссар Правдин. Повешен за попытку организовать побег из лагеря".
Стискиваю зубы, чтобы не закричать. Бойцы обнажают головы. Офицер выхватывает пистолет из кобуры и на ломаном русском языке громко кричит:
– Шапка надет! Смотри у меня, не забывайт про эту штуку, - он резко тычет рукой в сторону дерева и распоряжается о выдаче лопат.
Никак не могу оторвать взгляда от дерева, смотрю и смотрю. Возникает желание сию минуту отомстить за политрука. Но трезвая мысль упорствует: "Не торопись!" Ползком покидаю окоп. Иду глубоким оврагом к небольшому поселку. Что-то надо сделать. Но что?.. В темноте теряются домики. Кто-то движется навстречу. Падаю в канаву. Прижавшись к мокрой земле, слышу топот ног, потом разговор:
– Фриц, что пишет Эльза?
– Готовится к встрече.
– Война идет к концу. Наши под Сталинградом.
– Отто, говорят, ты сегодня продулся в карты?
– Да. Но наши вышли к Волге.
– Я могу тебе дать взаймы. Не грусти, Отто, наши в Сталинграде.
Шаги удаляются. Но вскоре опять замечаю две фигуры. И снова тот же разговор:
– Эрхард, Сталинград, считай, наш,
– Шульц, мы с тобой выжили. Боже мой, выжили!
Только под утро попадаю к своим. Молча ложусь рядом с Чупрахиным. Иван, сняв с себя телогрейку, укрывает меня:
– Они нас не одолеют, Бурса.
Хочется спросить Чупрахина, почему он все время меня называет Бурсой.
– Ну спи, спи!
– говорит он,
"Ну и пусть называет", -
Заметив, что я лежу с открытыми глазами, Чупрахин поднимается:
– Ладно, коли не спишь, рассказывай, что видел... Просыпается и Забалуев. Он берет шапку и идет к ручейку. Наполнив шапку водой, Прохор предлагает мне:
– Освежи душу, устал, поди.
Делаю несколько глотков, остальную воду выливаю на голову.
– Ну, что видел?
– повторяет Чупрахин.
– Егора, Мухина и Беленького не заметил. Их, наверное, не посылают на работы.
– А Правдина?
– Видел, на протезе ходит.
– Как же Егорка мог оставить политрука одного?
– Иван долго ворчит на Кувалдина. Подбегает к фонтанчику, с шумом ополаскивает лицо.
Прохор широко разводит руками!
– А что он, Кувалдин-то, в плену - не на свободе... Рад бы помочь товарищу, да нешто позволит фашист?
Иван, расчесав пятерней жесткие, торчащие ежиком волосы, интересуется:
– Как охрана у них, можно напасть, выручить своих?
– Трудно.
– Сказал тоже - "трудно". Ты мне ответь прямо: можно или нет?
– Нельзя, было бы нас побольше, другое дело.
Иван, положив локти на колени, упирается руками в подбородок, задумывается.
– Вот так, браток, влипли мы тут. Э-э-ха-ха!
– вздыхает Забалуев.
– Ну допустим, пробьемся к своим. А что скажем, как в глаза будем глядеть другим? Спросят: "Из Крыма?" - "Да, оттуда".
– "Эх вы, сколько вас там было - и попятились, паршивые овцы".
– Это кто овцы?!
– Чупрахин поднимается и начинает быстро ходить по кругу.
– Алексей!
– вдруг вскрикивает Чупрахин, поворачиваясь ко мне. Смотрите... он, он!..
Мухин, оглядываясь по сторонам, осторожно спускается в расщелину. Заметив нас, останавливается. Мы бежим к Алексею, обнимаем его и расспрашиваем, как добрался, не встречал ли Беленькою.
– 3
Рассказ Мухина
Впереди полз человек. Я за ним. Изо всех сил работаю руками и ногами. А тот жмет и жмет. Иван, думаю, кто же может без остановок так долго ползти... Чувствую, силы мои на исходе, не догнать ползком Чупрахина. И подняться боюсь, заметят немцы, себя обнаружу и Ивана. А у него знамя... Что делать? Отстану - один не найду место сбора. И так мне нехорошо, тоскливо на душе стало: из катакомб вырвался, а тут вот, почти на свободе, могу попасть в руки фашистов. Честно говорю, ребята, так и подумал.
Тот, кто полз впереди, вдруг остановился. Собрал я последние силы, поднатужился и настиг.
– Ваня, - шепчу, - это я, Мухин.
– А-а Алешка... Чего ты за мной увязался?
Оказалось, что это Беленький. И сумка у него на спине.
– Как чего?
– спрашиваю.
– Место сбора надо искать...
– Какое место?.? Зачем оно нужно?
– Мы же назначили, - отвечаю Кириллу.
– Там соберемся и вместе обсудим, что делать, Кирилл приподнялся на локте:
– Слышишь, море шумит? Тут есть рыбачий поселок. Найдем лодку и ночью махнем через пролив.