Афганский рубеж 4

Дорин Михаил

— Эм… куда? — поинтересовался лётчик-штурман, который ещё не понял, что за цирковой номер сейчас будет.

Времени рассказывать, что и как не особо много. Я просто показал на то место на вершине отметки 2302, за которое можно зацепиться колесом.

— Фары включаем, — сказал я по внутренней связи.

На левой боковой панели включил тумблер фары. Слева под фюзеляжем появился длинный луч, освещающий склон горы и место нашей посадки.

— Визит, я 102-й будем на выступ садится, — сказал я в эфир и начал подводить

вертолёт ближе.

Командир разведчиков понял не сразу, что ему нужно карабкаться ещё выше.

— 102-й, мы… понял вас. Идём дальше к вершине.

Участок вершины горы 2302 был примерно длиной в два метра и шириной около трёх. Вот за этот-то уступ и нужно зацепиться левой стойкой.

Ми-24 продолжали заходить на цель и отрабатывать всем вооружением, что у них было. На склонах то и дело появлялись разрывы от реактивных снарядов, поднимая в сумерках клубы пыли.

Слева от себя наблюдаю каменистый склон горы. Подвожу вертолёт. Медленно и аккуратно, совершенно не обращая внимание на продолжающийся бой у подножия этой господствующей высоты. На секунду показалось, что сами душманы обалдели от нашей задумки и решили посмотреть, что же будет.

Ручкой управления и педалями парирую отклонения. С каждым метром удерживать вертолёт всё сложнее и сложнее, а до искомого каменного выступа ещё далеко.

— Спокойно. Держимся. Контроль за оборотами, — проговаривал я по внутренней связи.

— Обороты в норме, — подсказывал мне Максим показания приборов контроля двигателей и несущего винта.

Провалятся обороты, и вытянуть вертолёт будет сложно. В горле совсем стало сухо, а маленькая капля пота продолжает катиться по виску. Ох, и хочется же её сейчас смахнуть, да руки заняты.

Нос вертолёта уже над каменным выступом. В нижний блистер видно гладкую и отшлифованную временем поверхность. Воздушный поток от несущего винта продолжает поднимать вверх пыль, ухудшая видимость.

Аккуратно отклонил правую педаль, чтобы выровнять вертолёт по направлению. Рычаг шаг-газ буквально прилип к руке, перемещаясь вверх-вниз с минимальным темпом. Ещё секунда и… есть касание!

Почувствовал, как левая стойка нашла в этой тьме опору. Но это только начало.

— Быстрее! Быстрее! — громко сказал я, удерживая вертолёт на поднятом рычаге шаг-газ.

— 109-й 102-му! Наблюдаю вас. Буду садиться следующим… — доложил мой ведомый, но тут же пропал со связи.

— 109-й, вправо уйди. «Сварка» работает! — подсказал один из Ми-24.

Я не видел, что происходило за нашей спиной. Возможно, 109-му придётся повторить подход.

— Вторая вертушка заберёт остальных, — заскочил в кабину командир отряда Липкин, перекрикивая шум.

— Понял. Быстро грузим и взлетаем, — сказал я по внутренней связи, но бойцы разведгруппы продолжали отстреливаться от подступающих духов.

— Затащи их! Взлетать надо, — услышал я голос Максима, который повернулся назад и

кричал в грузовую кабину.

Но попробуй так быстро всех загрузить. Парни в плотном контакте с противником. Стоит повернуться спиной, и пуля обеспечена. А тем временем держать вертолёт на таком режиме становилось крайне сложно. Ещё и с наступлением темноты ветер поменялся, а нам ещё и взлететь надо.

— 102-й, у меня фара разбита. Двигатель… не пойму, — доложил ведомый.

Даже с большим опытом и хорошей подготовкой садиться на такой выступ сложно. А уж с повреждениями и подавно. Придётся самому забирать всех.

— 109-й, понял тебя. Быстро на базу. Мы забираем остальных, — дал я команду ведомому.

— Командир, не взлетим! — тут же запереживал Максим.

— А мы и не будем. Быстрее всех в вертолёт, — ответил я.

Заур и Липкин засовывали людей в грузовую кабину, а они всё продолжали отстреливаться. Стреляли куда-то вниз, бросая иногда гранаты.

Как мы ещё висели, трудно представить. Пули попадали по фюзеляжу.

— 102-й 117-му. У меня «трещоток» на один заход осталось. У второго тоже. «Гвозди» закончились.

— Понял тебя. Работай-работай, — ответил я.

Наконец, дверь захлопнулась. Теперь нужно взлетать. Ну или точнее — падать.

— Ремни притянуты? — спросил я по внутренней связи к лётчика-штурмана.

— Так точно, — удивился Максим.

Только Заур занял своё место в кабине, я слегка приподнял рычаг шаг-газа.

— Контролируй скорость и высоту. Взлетаем! — скомандовал я.

Хотя надо было сказать — падаем. Ручку управления отклонил вправо. Ми-8 накренился и легко сорвался вниз. Тут же вертолёт клюнул носом, а Заур чуть не вылетел со своей сидушки.

— Скорость 20…30… 40! — отсчитывает Максим.

Уши начало закладывать, а слюны нет совсем. Вертикальная скорость на вариометре растёт, и мы продолжаем терять высоту.

— Скорость считай, — повторил я команду Максиму.

— 80… 90… 110, — запинался лейтенант.

Вертолёт слегка ушёл влево, но не критично. Крен быстро увеличился до 20°, но и это отклонение удалось парировать.

— Выравниваемся, — произнёс я и начал вытягивать ручку управления на себя.

Вертолёт послушно выровнялся и начал лететь без снижения. Теперь осталось только долететь.

— Взлёт произвёл. Уходим на Коверкот, — сказал я в эфир, отворачивая в сторону хребта Сургар.

Но моих пассажиров так и тянуло на подвиги. Видимо, не все патроны расстреляли и не всех духов победили. Кто-то начал стрелять с открытого иллюминатора, а кто-то и через хвостовой люк, где был установлен пулемёт.

Бортовой техник Бакаев в последний момент не дал кому-то открыть сдвижную дверь, чтобы стрелять и оттуда.

— Заур, а ну дай им по шее, — крикнул я бортовому технику, который уже стал кашлять от пороховых газов, наполнявших кабину экипажа.