Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

вышла «Нечаянная Радость». Помню, «Незнакомка», не­

давно написанная и прослушанная нами весенним вече­

ром, в обстановке «загородных дач», после долгой про­

гулки по пыльным улицам Лесного, произвела на всех

12

мучительно-тревожное и радостное впечатление, и Блок,

по просьбе нашей, читал эти стихи

вновь и вновь.

Вслед за тем читали другие; но из прослушанного ни­

чего не запомнилось, да и слушать не хотелось. Настрое­

ние, приподнятое вначале, улеглось; разговоры повелись

шепотом. А. А. с обычной готовностью записал кое-кому

стихи в альбомы и с улыбкою подошел ко мне — благо­

дарить за только что присланные стихи, ему посвящен­

ные 6. Стихи были слабые, и я чувствовал себя до край­

ности смущенным; не останавливаясь на них, А. А. пере­

шел к прочитанным мною в тот вечер стихотворениям.

Несколько слов его, как всегда неожиданных и внешне

смутных, были для меня живым свидетельством его при­

стального внимания. П р о с т о , — и я это ясно п о н я л , — не

в формах обычной литераторской общительности А. А.

пригласил меня навестить его; тогда же мы условились

о дне встречи, и А. А. сделал то, что часто делал и в даль­

нейшем и что каждый раз внушающе на меня действова­

ло: вынул записную книжку небольшого размера и поме­

тил в ней день и час предположенного свидания. Черта

аккуратности — эта далеко не последняя черта в сложном

характере Блока — впервые открылась мне.

В том году Блок переехал с квартиры в Гренадерских

казармах на другую — кажется, Лахтинская, 3. Там по­

бывал я у него впервые. Помню большую, слабо осве­

щенную настольного электрическою лампой комнату.

Множество книг на полках и по стенам, и за ширмой

невидная кровать. На книжном шкафу, почти во мраке —

фантастическая, с длинным клювом птица. Образ Спаси­

теля в углу — тот, что и всегда, до конца дней, был

с Блоком. Тишина, какое-то тонкое, неуловимое в просто­

те источников изящество. И у стола — хозяин, навсегда

мне отныне милый. Прекрасное, бледное в полумраке

лицо; широкий, мягкий отложной белый воротник и сво­

бодно сидящая суконная черная блуза — черта невинного

эстетизма, сохраняемая исключительно в пределах до­

машней обстановки. Таким изображен он на известном

фотографическом снимке того времени; таким я видел

его не раз и в дальнейшем; но, насколько знаю, никогда не

появлялся он в этом наряде вне дома. В кругу прияте­

лей-поэтов, в театре, на улице был он одет

как все,

в пиджачный костюм или в сюртук, и лишь иногда

13

пышный черный бант вместо галстуха заявлял о его при­

надлежности к художественному миру. В дальнейшем пе­

рестал он и дома носить черную блузу; потом отрекся,

кажется, и от последней эстетической черты и вместо

слабо надушенных неведомыми духами папирос стал ку­

рить папиросы обыкновенные.

Правда, внешнее изящество — в покрое платья, в

подборе мелочей туалета — сохранил он на всю жизнь.

Костюмы сидели на нем безукоризненно и шились, по-

видимому, первоклассным портным. Перчатки, шляпа «от

Вотье». Но, убежден, впечатление изящества усиливалось

во много крат неизменной и непостижимой аккурат­

ностью, присущей А. А. Ремесло поэта не наложило на

него печати. Никогда — даже в последние трудные годы —

ни пылинки на свежевыутюженном костюме, ни складки

на пальто, вешаемом дома не иначе как на расправку.

Ботинки во всякое время начищены; белье безукоризнен­

ной чистоты; лицо побрито, и невозможно его представить

иным (иным оно предстало после болезни, в гробу).

В последние годы, покорный стилю эпохи и физиче­

ской необходимости, одевался Блок иначе. Видели его в

высоких сапогах, зимою в валенках, в белом свитере.

Но и тут выделялся он над толпой подчинившихся об­

стоятельствам собратий. Обыкновенные сапоги казались

на стройных и крепких ногах ботфортами; белая вязаная

куртка рождала представление о снегах Скандинавии.

Возвращаюсь к вечеру на Лахтинской, к полумраку

рабочей комнаты, где, в просторной черной блузе, Блок

предстал мне стройным и прекрасным юношей итальян­

ского Возрождения. Беседа велась на темы литературные

по преимуществу, если можно назвать беседой обмен

трепетных вопросов и замечаний с моей стороны и пре­

рывистых, напряженно чувствуемых реплик А. А., иду­

щих как бы из далекой глубины, не сразу находящих

себе словесное выражение. Неожиданным, поначалу,

показалось мне спокойное и вдумчивое отношение А. А.

к лицам и явлениям поэтического мира, выходившим да­

леко за пределы родственных ему течений. Школа, кото­

рой духовным средоточием был он, не имела в нем слепо­

го поборника — мыслью он обнимал все живое в мире

творчества и суждения свои высказывал в форме необы­

чайно мягкой, близкой к неуверенности. О себе самом,

невзирая на наводящие мои вопросы, почти не говорил,