Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

стой, она сплетена хитро».

В военной форме, с узкими погонами «земсоюза», све­

жий, простой и изящный, как всегда, сидел Блок у меня

за столом весною 1917 года; в Петербург он вернулся

при первой возможности, откровенно сопричислив себя к

дезертирам 22. О жизни в тылу позиций вспоминал урыв­

ками, неохотно; «война — глупость, дрянь...» — формули­

ровал он, в конце концов, свои впечатления. На вопрос,

трудно ли ему приходилось, по должности

табельщика, с

рабочими дружины, отвечал, что с рабочими имел дело

и раньше, когда перестраивал дом у себя в имении, и что

ругаться он умеет. (Едва ли, конечно, нужно это пони­

мать в буквальном смысле. Помню, как, по его словам,

«ругался» он в 1920 году по телефону, когда, дав согла­

сие на участие в вечере и подготовившись к выступлению,

так и не дождался обещанного автомобиля: брань его со­

стояла в попытке истолковать устроителям вечера, что та­

кое обращение с художником «возмутительно».)

Надо надеяться, что «военный» период жизни Блока

будет освещен кем-либо из близко его наблюдавших 23.

В то время, весною 1917 года, Блок всецело отдался но-

25

кому потоку. Творческие силы художника, казалось,

дремали. Личные неудобства, и тогда уже ощутительные,

мало смущали его. Так, рассказывал он мне, что, сидя на

скамье на одном из московских бульваров 24, показался

он подозрительным двум солдатам; один пожелал аресто­

вать его; другой сказал, подумав, что — не стоит, и оба

ушли. Об этом случае А. А. вспоминал с мягкой и сочув­

ственной улыбкой.

Тогда же поступил он на службу в Высшую следствен­

ную комиссию, занятую разбором дел представителей быв­

шего правительства; насколько знаю, он заведовал редак­

цией стенографических отчетов и лично присутствовал

при допросах министров. С этого года вообще появился

Блок «на людях» и стал встречаться, по долгу службы, с

представителями «здравого смысла». <...>

Много, однако, прошло времени, прежде чем угасла,

затлевая и вновь вспыхивая, прекрасная жизнь. Гордое

и холодное лицо не отражало внутренней борьбы; уста­

лость никому о себе не заявляла. А тогда, в 1917 году,

переходил он, собрав последние силы, от «заранее под­

готовленных позиций» в тылу в безнадежное наступление.

Помню первые месяцы после Октябрьского переворо­

та, темную по вечерам Офицерскую, звуки выстрелов под

окнами квартиры А. А. и отрывочные его объяснения,

что это — каждый день, что тут близко громят погреба.

Помню холодное зимнее утро, когда, придя к нему, услы­

шал, что он «прочувствовал до конца»

и что все совер­

шившееся надо «принять». Помню, как, склонившись над

столом, составлял он наскоро открытое письмо М. При­

швину, обозвавшему его в одной из газет «земгусаром»,

что почему-то больно задело А. А. 25. И, наконец, вспоми­

наю холодный и солнечный январский день, когда прочел

я в рукописи только что написанные «Двенадцать» 26.

В те дни хранил он, как всегда, внешнее спокойствие,

и только некоторая страстность интонации обличала вол­

нение. Круг его знакомств, деловых и дружеских, расши­

рился и изменился; завязались отношения с представите­

лями официального мира в лице новой художествен­

но-просветительной администрации. Комиссариат по

просвещению вовлек его в сферу своей деятельности;

вначале готовился он принять деятельное участие в гран­

диозном плане переиздания классической русской литера­

туры, а затем начал работать в Театральном отделе, в

должности председателя Репертуарной секции. Литера-

26

турное пристанище обрел он в то трудное время в лево-

эсеровских изданиях; были дни, когда идеология этой

партии (к которой он, впрочем, никогда не принадлежал)

и даже терминология ее держали его в своеобразном пле­

ну 27. «Подавляющее большинство человечества состоит

из правых э с е р о в » , — сказал он мне однажды, разумея

под меньшинством эсеров левых. В дальнейшем увлече­

ние это прошло, и лишь к многочисленным группам и ка­

стам, претендующим на близость к Блоку, прибавилась

в истории общественности, еще одна.

О «Двенадцати» написано много и будет написано

еще больше. Одни видят в «Двенадцати» венец художе­

ственного достижения и все творчество Блока предыду­

щих периодов рассматривают как подход к этому дости­

жению; для других «Двенадцать» — стремительное паде­

ние с художественных высот в бездну низкого политикан¬

ства. О «Двенадцати» пишут и те, кто ничего, кроме «Две¬

надцати», из произведений Блока не читал; о Блоке, как

поэте, судят люди, ничего, кроме отзывов о «Двенадцати»

не читавшие.

Туман современности, еще не рассеявшийся, кутает

эту поэму в непроницаемую броню; художественная ее

ценность слабо излучается сквозь серую пелену, и толь­

ко смутно давят душу очертания тяжеловесного це­