Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

дившим на эстраду поэтам, сколько к высокой фигуре

артистки Л. Д. Менделеевой-Блок, жены поэта, которой

предстояло читать недавно появившуюся, но уже широко

известную поэму «Двенадцать» 2.

Эта поэма возбуждала самые различные и самые

яростные толки. Она разделила литературный город на

* В наши дни — Театр юных зрителей (ТЮЗ). ( Примеч. Вс.

Рождественского. )

197

два

враждебных и непримиримых лагеря. Люди узких

литературных традиций называли ее «вульгарной»,

«уличной» и даже «хулиганской», злопыхатели на все

новое, свежее в жизни с ужасом открещивались от нее,

как от «большевистской заразы», а мракобесы и реакцио­

неры ругали ее с пеной у рта и отказывали этому про­

изведению в каких-либо поэтических достоинствах. Много

словесной грязи и самой низкой клеветы было вылито

тогда на гордо поднятую голову Блока. Прежние лите­

ратурные единомышленники и друзья обходили его

стороной и стыдливо отказывались протягивать ему

руку. Казалось, он был подвергнут всеобщему остра­

кизму, и буржуазная литература начисто отреклась от

него.

Но передовое студенчество приветствовало поэму вос­

торженно. Это было первое литературное произведение,

талантливо и вдохновенно утверждавшее правду больше­

виков. И никого не смущал образ Христа, ведущего за

собой революцию. В поэтике Блока это было привычным

и всем понятным символом.

Чтение «Двенадцати» прошло триумфально. Острые

слова поэмы яростно хлестали публику первых рядов

и вызывали живейший отклик демократической галерки.

Все в ней было русское, родное, сегодняшнее... Сквозь

простую трагическую историю парня, загубившего душу

«из-за Катькиной любви», проступала ненависть к сытым

толстосумам, «святая злоба» революции, готовой в вих­

рях своей победоносной вьюги смести до основания ста­

рый мир насилия и несправедливости.

В маленькой комнатушке за кулисами, куда глухо

доносились аплодисменты взволнованного зала, было

тесно и шумно. Среди участников концерта и любителей

литературы уже закипал и разгорался беспорядочный

спор. Почтенный профессор словесности, известный «ли­

берал», поблескивая золотыми очками и важно растяги­

вая слова, доказывал своему собеседнику, что в поэме

Блока нет ничего нового и интересного «с точки зрения

развития литературных жанров».

— Это внешнее подражание Некрасову, милый мой,

это почти его «Коробейники», только усложненные совре­

менной

песней городских окраин и бытовой скороговор­

кой. Форма произведения мне совершенно ясна. Но идея...

идея... что Блок хотел сказать своим Христом? Неужели

198

автору нужно было оправдать все происходящее? Не по­

нимаю. Решительно отказываюсь понять.

— Профессор, революция не делается в белых пер­

чатках.

— Знаю, любезнейший, знаю... Но при чем тут изящ­

ная словесность?

И вдруг все замолчали. В комнату вошел Блок. Перед

ним расступились недоброжелательно. Кое-кто демонст­

ративно повернулся спиной. Бородатый человек в узком

форменном сюртуке отвел протянутую было руку и с

деланным равнодушием принялся разглядывать что-то

на противоположной стене.

Блок остановился посреди комнаты, как бы не ре­

шаясь идти дальше.

— В з г л я н и т е , — прошипел своему соседу п р о ф е с с о р , —

какая у него виноватая спина...

Этот довольно явственный шепот не мог не дойти до

ушей Блока. Он резко повернулся и почти в упор взгля­

нул на говорившего. И тут я впервые близко увидел его

лицо. Оно было безмерно уставшим и, как мне показа­

лось тогда, покрытым паутиной презрительного равно­

душия. Не торопясь, холодно и несколько дерзко Блок

обвел взглядом присутствующих. Все, потупившись, мол­

чали. Молчал и он, видимо чего-то выжидая, готовый ко

всему. Горько дрогнули уголки его тяжелого скорбного

рта.

Тягостная тишина висела над еще минуту назад

шумной комнатой.

В это мгновение меня словно что-то толкнуло. С юно­

шески неловкой порывистостью я шагнул к Блоку и

схватил его бессильно повисшую руку.

— Александр Александрович! Это замечательно! Это

нельзя слушать без в о л н е н и я . . . — прошептал я, чувствуя,

что слова не повинуются мне и летят, опережая мысль.

Я говорил уже не помню что, подчиняясь единственному

стремлению — высказать все, все, что обуревало меня в

то незабываемое мгновение. Блок слушал молча. И вдруг

улыбнулся. Глаза его согрелись, и я узнал в них что-то

от свежести его юношеских портретов. Моя ладонь по­

чувствовала слабое, но горячее пожатие.

Вокруг нас зашумела, задвигалась толпа и засло­

нила от меня внешне спокойную и вместе с тем напря­

женную, как натянутая струна, фигуру Блока.

199

* * *

В ту же весну начало свою работу основанное