Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения
Шрифт:
Грозят Гаване обреченной
Сыны державы мировой:
А ты, Макфарлейн молодой,
И ты, Уайнбергер непреклонный!
Кого же я средь дикой пьянки
Пою, вскочив из-за стола?
Кто, ополчась на силы зла,
Кремлевские отбросит танки?
В ком честь еще не умерла?
Чьи баснословные дела
Вовек не позабудут янки?
Калифорнийского орла!
1983
ПЕРВОЕ
С. Гандлевскому
Я расскажу тебе, Серега
(Ты рад, я вижу по глазам),
Как левым бортом «Саратога»
Развертывается к пескам.
Уже ишак ревет спросонок,
И горизонт расцвесть готов,
И замерли на рейде сорок
Сопровождающих судов.
Под килем бездна голубая,
С востока — золотая мгла,
И вздрогнет первый луч, играя
На серой плоскости крыла.
Все шире свет по небосклону.
Свежее ветер перемен.
Так отворился Сципиону
Приговоренный Карфаген.
Воспоминания игривы —
Но это, кореш, навсегда,
Здесь по ночам летают рыбы,
Фосфоресцирует вода.
И праздный раб слагает оду
Тому, кто не страшась толпы,
Мечом распространил свободу
За Геркулесовы Столпы.
1986
ТОСКА ПО НОСТАЛЬГИИ
Венок сонетов
1
Вольно ж тебе, лукавый пустомеля,
Перемахнув таможенный барьер,
Как бы на свет вечерний из туннеля,
Оглядываться на СССР.
Авангардистом без году неделя
Послать подальше рифму и размер —
И, доставая пиво из портфеля,
Строчить на евтушенковский манер
О доброй маме, бомбе злой нейтронной,
Об эмиграции непримиренной,
О невозвратной дымке юных лет...
Я тоже предан нашей дружбы чуду —
Я промолчу, я возражать не буду:
Ты говоришь. Литературы нет.
2
Ты говоришь. Литературы нет.
И глубоко — и, главное, как ново.
Передают, мурановский поэт
Уже стращал так некогда Плетнева.
Поэт был горд — и, презирая свет,
Он сам искал забвенья золотого.
Ему готов ученый кабинет,
Он царь и проч. Ему награда — слово.
Когда за строчки не дают тюрьмы,
Тогда литература — это мы,
Ее беда — плод нашего безделья.
Или — плевать на все, захлопни дверь,
Налей вина, как я налью теперь —
Не в добрый час,
3
Не в добрый час, а в мутный день похмелья
Тропинка на кладбищенском холме
Под голоса пасхального веселья
Привычный путь указывала мне.
В тени ограды бережно присел я,
Движеньями владея не вполне —
И как воде над родником ущелья,
Отдался горькой ветреной волне:
«Вернись, вернись туристом-ротозеем.
Еще не стал концлагерь наш музеем,
Еще не наведен тут марафет.
А что, слабо вернуться не проездом,
А насовсем?..» — По размышленье трезвом,
Как видишь сам, задумал я сонет.
4
Как видишь сам, задумал я сонет.
Я не любил души его цикличной —
Но вот теперь, на переломе лет,
Заворожен работой непривычной.
Холодной формы строг авторитет,
Размер размерен силою безличной —
А мне бы воли, где горит рассвет
И спит дозор у кромки пограничной.
Но вот ведь и сплетается венок —
Еще чуть-чуть... Когда б я только смог,
От головокружения немея...
Как зодчие готические ввысь
И камень заставляли вознестись —
Вольно ж и мне: когда б и впрямь сумел я...
5
Вольно ж и мне: когда б и впрямь сумел я,
Случись со мной тот самый переезд,
Не растранжирить собственного мненья
В чаду невыносимых общих мест.
Насчет того же недоразуменья
С литературой: поглядев окрест,
Ты видишь лишь разрозненные звенья,
А не могучий сыгранный оркестр.
Но здесь, без вас, в отечестве далеком
Единым льется музыка потоком.
Мы слышим вас — и это вам ответ.
Как ни безлюден путь первопроходца —
Все отзовется, встретится, вернется,
Над океаном прочертивши след.
6
Над океаном прочертивши след,
Вы вмиг переживаете на воле
Задаром вам отпущенный расцвет
Дыхания, стесненного дотоле.
Но неизбежно будничный сюжет
Перебивает обаянье роли —
И вот уже что ты, что твой сосед
Поражены беспомощностью, что ли.
Жизнь обнажилась — и поди ответь:
А есть ли там о чем вещать и петь,
Или: твоя пора — мели, Емеля?..
Все это заставляет из Москвы
С досадными сомненьями, увы,
Слова любви переплести немедля.
7
Слова любви переплести немедля
С обидами. Хватая карандаш
Отточенный, перебирать в уме для