Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

Зеленая звезда над хижинами Ура

Как будто кажет путь на дальний Иордан.

Метели светлой свист, и вихри у порога.

Держись же по звезде: собьешься невзначай —

И не сыскать концов. На всех одна тревога,

И надо всей Москвой — одно прости-прощай.

1980

* * *

На Крещенье выдан нам был февраль

Баснословный:

ветреный, ледяной —

И мело с утра, затмевая даль

Непроглядной сумеречной пеленой.

А встряхнуться вдруг — да накрыть на стол!

А не сыщешь повода — что за труд?

Нынче дворник Виктор так чисто мел,

Как уже не часто у нас метут.

Так давай не будем судить о том,

Чего сами толком не разберем,

А нальем и выпьем за этот дом

Оттого, что нам неприютно в нем.

Киркегор неправ: у него поэт

Гонит бесов силою бесовской,

И других забот у поэта нет,

Как послушно следовать за судьбой.

Да хотя расклад такой и знаком,

Но поэту стоит раскрыть окно —

И стакана звон, и судьбы закон,

И метели мгла для него одно.

И когда, обиженный, как Иов,

Он заводит шарманку своих речей —

Это горше меди колоколов,

Обвинительных актов погорячей.

И в метели зримо: сколь век ни лих,

Как ни тщится бесов поднять на щит —

Вот, Господь рассеет советы их,

По земле без счета их расточит.

А кому — ни зги в ледяной пыли,

Кому речи горькие — чересчур...

Так давайте выпьем за соль земли,

За высоколобый ее прищур.

И стоит в ушах бесприютный шум —

Даже в ласковом, так сказать, плену...

Я прибавлю: выпьем за женский ум,

За его открытость и глубину.

И, дневных забот обрывая нить,

Пошатнешься, двинешься, поплывешь...

А за круг друзей мы не станем пить,

Потому что круг наш и так хорош.

В сновиденье лапы раскинет ель,

Воцарится месяц над головой —

И со скрипом — по снегу — сквозь метель —

Понесутся сани на волчий вой.

1981

* * *

За то, что я тогда... Не знаю сам, за что,

Не знаю, что со мной и было —

За все, что вытоптано и пережито,

За все, что памятно и мило,

За то, что музыка подкрашена вином,

За

звон в ушах, родной и нестерпимый,

За март, разбрызганный капелью за окном,

За город, так мучительно любимый,—

За это бедная, дурная жизнь моя

Туда слетает безвозмездно,

Где — вот — на волосок один от бытия —

Бездушная клубится бездна.

За то, что дни мои в московском тупике —

Тупая стенобитная работа,

За то, что сны мои про волю налегке

Полны горячечного пота,

За то, что, Господи, судьбу свою сломить

Дано лишь молодым и сильным —

Дай удержаться мне за радужную нить

Капели звонкой полднем синим.

1981

* * *

Я еще наверстаю свою синеву.

Я дышу и шагаю, пока,

Отпуская лиловую тень на Москву,

Проплывают над ней облака.

На асфальтах каблучная дробь весела —

Да вокзалов горька круговерть,

И закат отражается в толще стекла,

Намекая на юность и смерть.

Безвоздушное варево горло дерет,

Но пока еще можешь — дыши.

Я закланье приму от московских щедрот —

Так последние дни хороши.

Уходили друзья. Хлопотала родня.

Леденела тревога в дому.

По нелепой одежке встречали меня —

Выпроваживают по уму.

Остается, похоже, что шаг или два,

Чтоб, развеяв по ветру года,

Безнадежно повисла моя синева,

Как на сопках, над морем, тогда.

1981

БЕРНГАРДТОВКА

Памяти Н. Гумилева

Мы на грязном песке не распластывались, умирая.

Не звенели под ветром высокие сосны вдали.

По дороге на казнь у платформы пылится пивная.

По жаре да с похмелья — бывает же счастье! — пошли.

До чего все забыто бессчетным, беспамятным летом!

По запущенным паркам и малый не сыщется след.

Нам и вспомнить-то нечего, милый,— подумай об этом:

Никакого другого, светлейшего, прежнего — нет.

...На рассветном ветру золотились верхи Петрограда:

Августовские зори нигде не сияют, как тут.

(А что пиво с водой — нам ли сетовать?

Так нам и надо,