Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

О КНИ­ГЕ ИО­ВА

«Не­бе­са, твер­дые, как ли­тое зер­ка­ло» (Иов. 37.18)от­ра­жа­ли мо­ло­дой мир. Рас­цве­таю­щую вес­ной пус­ты­ню и ру­чьи, про­би­ваю­щие­ся меж хол­ма­ми. Пас­ту­шьи сто­ян­ки и шат­ры во­ж­дей. Там ре­ве­ли верб­лю­ды и ржа­ли бое­вые ко­ни.

Был че­ло­век в зем­ле Уц, имя его Иов; и был че­ло­век этот не­по­ро­чен, спра­вед­лив и бо­го­боя­зен и уда­лял­ся от зла. (I.I).

Де­сят­ки ве­ков че­ло­ве­че­ст­во не в си­лах по­за­быть Ио­ва. Ког­да в V или IV ве­ке до Р. Х. кни­га Ио­ва бы­ла за­пи­са­на — пре­да­ние о нем чис­ли­ло за со­бой уже под ты­ся­чу лет. Па­мять о пра­вед­ни­ке, ста­ло быть,

вы­стра­да­на опы­том це­лой ис­то­рии на­ро­да — все­ми ко­чевь­я­ми и всей осед­ло­стью, все­ми цар­ст­ва­ми и всей анар­хи­ей, от чу­дес­но­го ис­хо­да до уни­зи­тель­но­го пле­на.

Пес­ча­ный ве­тер. Мощь зем­ли. Мо­ло­ко и мед ро­ди­ны. Не про­чув­ст­во­вав об­ста­нов­ки Ио­ва, лег­ко про­ско­чить ми­мо глав­но­го в кни­ге, под­ме­нить ее чут­кую жиз­нен­ность — умо­зре­ни­ем. А дух кни­ги не тер­пит умо­зри­тель­ных по­строе­ний, пусть и бла­го­чес­ти­во на­прав­лен­ных. Мир, ок­ру­жаю­щий Ио­ва,— не де­ко­ра­ция, но жи­вая поч­ва, пи­таю­щая дей­ст­вие кни­ги. Как Тво­рец от­кро­ет­ся Ио­ву Гос­подь — и Тво­ре­ние вос­пе­то в кни­ге, на­сы­щая са­му ткань по­ве­ст­во­ва­ния и диа­ло­га.

Не раз­вер­ну­ты­ми пей­за­жа­ми — но по-биб­лей­ски ску­по: брос­ки­ми чер­та­ми, по­яс­няю­щи­ми спор ме­та­фо­ра­ми, осо­бен­но­стя­ми сло­во­упот­реб­ле­ния,— на стра­ни­цах кни­ги ут­вер­жда­ет­ся при­ро­да и бы­то­вой ук­лад. По­все­днев­ный опыт впе­ча­тал­ся в те стра­ст­ные ре­чи, ко­то­ры­ми об­ме­ни­ва­ют­ся Иов и его со­бе­сед­ни­ки. Кру­пи­цы это­го опы­та ем­ки; в них, как в кри­стал­лах, пре­лом­ля­ют­ся смы­сло­вые ли­нии кни­ги. От­сю­да — ее ред­кие, не­срав­нен­ные об­ра­зы. Как об­ра­ща­ет­ся к Гос­по­ду Иов: «Не Ты ли вы­лил ме­ня, как мо­ло­ко, и, как тво­рог, сгу­стил ме­ня?» (10.10). — Или се­ту­ет на дру­зей: «Но бра­тья мои не­вер­ны, как по­ток, как бы­ст­ро те­ку­щие ру­чьи, ко­то­рые чер­ны ото льда и в ко­то­рых скры­ва­ет­ся снег. Ко­гда ста­но­вит­ся те­п­ло, они ума­ля­ют­ся, а во вре­мя жа­ров ис­че­за­ют с мест сво­их. Ук­ло­ня­ют они на­прав­ле­ние пу­тей сво­их, за­хо­дят в пус­ты­ню и те­ря­ют­ся» (6.15-18).

Та­ков же про­хо­дя­щий сквозь всю кни­гу об­раз шат­ра. О гро­ме не­бес­ном го­во­рит­ся: «треск шат­ра Его» (36.29). — «По­мерк­нет свет в шат­ре» у без­за­кон­но­го,— гро­зит один из муд­ре­цов,— «...из­гна­на бу­дет из шат­ра на­де­ж­да его» (18.6; 14). — И дру­гой до­бав­ля­ет: «зло по­стиг­нет и ос­тав­шее­ся в шат­ре его» (20.26). — Опор­ный об­раз бы­та, уст­рой­ст­ва сре­ди не­по­кор­ной при­ро­ды, ша­тер од­но­вре­мен­но пред­ста­ет и об­ра­зом за­ко­но­пос­лу­ша­ния, и на­деж­но­сти ду­хов­ной. Ведь и ски­ния оз­на­ча­ет ша­тер, ша­­лаш — и Ков­чег За­ве­та пер­во­на­чаль­но пе­ре­ме­щал­ся в шат­ре.

При­выч­ное при­род­ное дви­же­ние, на­сущ­ные за­бо­ты по хо­зяй­ст­ву не об­рам­ля­ют «со­дер­жа­ния» кни­ги — но са­ми пре­тво­ря­ют­ся в ее глу­бо­кую по­этич­ность. Кон­крет­ная эта по­этич­ность — эта кон­крет­ность, она же по­эзия — не «фор­ма» кни­ги, но — влия­тель­ная по­до­п­ле­ка ее смыс­ла, сре­да его оби­та­ния. Это строй под­го­ло­сков то­го гим­на Тво­ре­нию, ко­то­рый и пред­став­ля­ет со­бой кни­га Ио­ва.

И се­го­дня по­ют об Ио­ве в хри­сти­ан­ских церк­вах. Бо­го­сло­вы, фи­ло­со­фы, пи­са­те­ли за­во­ро­же­ны его об­ра­зом по сей день. Ио­ва чти­ли и чтят за пра­вед­ность. Од­на­ко са­ма его пра­вед­ность — за­гад­ка. Ее ви­дят од­ни в од­ном, дру­гие — в дру­гом; по­рой од­но — в пря­мой про­ти­во­по­лож­но­сти с дру­гим.

Бо­го­слов­ская тра­ди­ция сла­вит Ио­ва мно­го­стра­даль­но­го, пре­ж­де все­го сла­вит его дол­го­тер­пе­ние. Прав­да: «Гос­подь дал, Гос­подь взял» (I.21),— го­во­рит Иов, на­ка­зан­ный без ви­ны... В том же рус­ле мыс­лил и Дос­то­ев­ский. Его ста­рец Зо­си­ма го­во­рит о стра­да­нии, о тер­пе­нии, о ко­неч­ном воз­дая­нии Ио­ву. Воз­вра­тил ведь Гос­подь Ио­ву от­ня­тое доб­ро, вза­мен по­гиб­ших ро­ди­лись но­вые де­ти. Все же за­хва­ти­ло дух у рус­ско­го пи­са­те­ля: ка­ким об­ра­зом, да­же во вновь об­ре­тен­ном сча­стье, мог Иов ус­по­ко­ить­ся, про­стить про­шлое, сми­рить­ся с жес­то­кой ут­ра­той? От­ве­чал Дос­то­ев­ский в том ду­хе, что са­ма но­вая жизнь вос­кре­си­ла Ио­ва. В не­ис­чер­пае­мо­сти жи­вой жиз­ни — ее тай­на и ве­ли­чие Про­мыс­ла, со­вер­шаю­ще­го­ся в ней. Но­вые де­ти, но­вое сча­стье по­сте­пен­но про­бу­ди­ли Ио­ва. Ему, с его чу­дес­ным

опы­том, вид­нее, не­же­ли нам: как та­кое воз­мож­но.

От Кир­ке­го­ра к Шес­то­ву сло­жил­ся взгляд на Ио­ва с про­ти­во­по­лож­ной сто­ро­ны. Вни­ма­ние при­ко­ва­но здесь уже не к дол­го­тер­пе­нию и сми­ре­нию — на­про­тив, к от­чая­нию, дер­за­нию, рез­ким во­про­ша­ни­ям Ио­ва. То­же прав­да: тер­пит Иов не­срав­нен­но дол­го — но ведь не до бес­ко­неч­но­сти. При­чем дерз­кие во­пли за­ни­ма­ют в объ­е­ме кни­ги до­лю пре­об­ла­даю­щую: по од­но­му по это­му нет ни­ка­кой воз­мож­но­сти «от­де­лать­ся» от них. Дер­зость Ио­ва сму­ти­ла бы роб­ко­го на­чет­чи­ка — Шес­то­ва, на­про­тив, она-то и при­вле­ка­ет. А в трех муд­ре­цах, уте­шаю­щих Ио­ва, Шес­тов уви­дел про­об­раз на ве­ка фи­ло­соф­ско­го ра­цио­на­лиз­ма — с его спо­со­бом мыс­лить, с его эти­кой. И ведь не од­на фи­ло­со­фия — рас­хо­жее пред­став­ле­ние о бла­го­чес­тии так­же за­да­но здесь... Шес­тов по­вто­ря­ет за Кир­ке­го­ром во­прос: ко­гда ве­лик Иов,— ко­гда го­во­рит «Гос­подь дал, Гос­подь и взял» — или ко­гда во­пля­ми свои­ми дерз­ко взы­ску­ет Гос­по­да?

У Дос­то­ев­ско­го мно­го прав­ды — но, его же сло­ва­ми вы­ра­жа­ясь, не вся прав­да. Слиш­ком мно­го об­те­кае­мых об­щих мест ос­та­ют­ся не­за­тро­ну­ты­ми. Для че­го все-та­ки боль­шая часть кни­ги за­пол­не­на дерз­ки­ми во­пля­ми Ио­ва? В чем имен­но рас­кры­лась пе­ред Ио­вом не­ис­чер­пае­мость жиз­ни? Что в этой жиз­ни за­ста­ви­ло его при­ми­рить­ся с не­при­ми­ри­мы­м? Из­бе­гая этой ост­ро­ты, рис­ку­ешь ока­зать­ся вме­сте с муд­ре­ца­ми кни­ги Ио­ва. Но ведь оче­вид­но, что для ав­то­ра кни­ги дет­ское от­чая­ние Ио­ва вы­гля­дит и по-че­ло­ве­че­ски че­ст­нее, и ре­ли­ги­оз­но по­сле­до­ва­тель­нее, не­же­ли от­вле­чен­ные уте­ше­ния муд­ре­цов. И од­на­ко в апо­ло­гии бун­та, ка­кую пред­ла­га­ет Шес­тов, так­же «всей прав­ды» нет. В этом воз­зре­нии те­ря­ет смысл пра­вед­ность, от­ли­чав­шая Ио­ва всю его жизнь до ис­пы­та­ния; во­все ис­че­за­ет от­кры­тая Гос­по­дом Ио­ву но­вая жизнь. По Кир­ке­го­ру, сам пре­дел от­чая­ния — не ос­нов­ной па­фос и не по­след­нее сло­во кни­ги.

Хри­стиа­ни­ну лег­че все­го раз­ре­шить эти про­ти­во­ре­чия с по­мо­щью про­об­ра­зо­ва­тель­но­го под­хо­да к вет­хо­за­вет­но­му рас­ска­зу. Мно­гие из во­про­ша­ний Ио­ва (о без­вин­ном стра­да­нии, о смерт­ной уча­сти че­ло­ве­ка) под­во­дят к хри­сти­ан­ско­му кру­гу мыс­лей и раз­ре­ша­ют­ся в ис­ку­пи­тель­ной жерт­ве Спа­си­те­ля. Апо­стол Па­вел го­во­рит: «Ны­неш­ние вре­ме­на стра­да­ния ни­че­го не сто­ят в срав­не­нии с тою сла­вою, ко­то­рая от­кро­ет­ся в нас» (Рим. 8.18). — Од­на­ко впра­ве ли мы ог­ра­ни­чи­вать­ся про­об­ра­зо­ва­тель­ным под­хо­дом? Ведь это все рав­но, что при­знать, буд­то жив­ший во вре­ме­на свои и не знав­ший Хри­ста Иов ни­ка­ко­го от­ве­та от Гос­по­да не­по­сред­ст­вен­но не по­лу­чил! Из тек­ста же кни­ги яв­ст­ву­ет не­что про­ти­во­по­лож­ное. Зна­чит, ли­бо кни­га Ио­ва ни­ка­ко­го соб­ст­вен­но­го смыс­ла не име­ет — ли­бо же мы, что бо­лее ве­ро­ят­но, склон­ны по сво­ему вы­со­ко­ме­рию ко­щун­ст­во­вать.

Что ав­тор кни­ги Ио­ва мол­чит о хри­сти­ан­ской раз­гад­ке зем­ных тайн — удив­лять­ся не при­хо­дит­ся. Но ес­ли мы, хри­стиа­не, мол­чим о той раз­гад­ке, что воз­ве­ще­на в бо­го­ду­хо­вен­ной кни­ге от ли­ца Са­мо­го Гос­по­да,— вот это по­ис­ти­не уди­ви­тель­но.

Пе­ре­чи­ты­вать та­ин­ст­вен­ную кни­гу ра­ди сво­бод­но­го ис­сле­до­ва­ния — от­вет­ст­вен­ность не­ма­лая. Ко­то­рый раз в ис­то­рии пред­при­ни­ма­ет­ся по­доб­ная по­пыт­ка? Воз­мож­но ли из­бе­жать как пре­ду­бе­ж­де­ний, так и от­се­бя­ти­ны? Все же, пе­ре­чи­ты­вая, вду­мы­ва­ясь и в до­во­ды са­мо­на­де­ян­ных муд­ре­цов, и в «воз­вы­шен­ные ре­чи» са­мо­го Ио­ва,— убе­ж­да­ешь­ся, что взаи­мо­ис­клю­чаю­щих от­но­ше­ний ме­ж­ду Ио­вом дол­го­тер­пе­ли­вым и Ио­вом дер­заю­щим — нет. И не в сгла­жи­ва­нии уг­лов, не в диа­лек­ти­че­ском трю­ке «сня­тия про­ти­во­ре­чий» — но, на­про­тив, во всем свой­ст­вен­ном кни­ге на­пря­же­нии этих про­ти­во­ре­чий — дос­ти­га­ет­ся та­кое убе­ж­де­ние. Речь Гос­по­да из бу­ри — это речь Гос­по­да из бу­ри, а не сня­тие про­ти­во­ре­чий. И в рас­ка­тах этой ре­чи об­на­ру­жи­ва­ет­ся не­ожи­дан­ное, хо­тя не­со­мнен­но что-то, ми­мо че­го ты­ся­че­ле­тия­ми со­блаз­ни­тель­но вле­чет нас прочь ка­кая-то зло­ве­щая си­ла.