Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка
Шрифт:
Помню, в молодости такое же чувство гнева и омерзения возбуждала во мне сытая краснорожая фигура градоначальника фон Валя. А сейчас я не могу равнодушно смотреть на Л. Джорджа!..
Учительница из Патерсона связала меня с интересными женщинами. Познакомилась с мисс Хаке, заведующей экономическим отделом в нью-йоркской библиотеке. Деловая, умная женщина. Мне нравятся американские деловые женщины: очень простые, не казенно-бюрократически ведут дело и сами хорошо одеты и очень женственные.
Радовалась и внутренне гордилась за женщин.
Была на собрании «College Club». Идейная учительская публика. Говорила с ними о войне. Очень слушали и просили «литературу».
Спрашивали:
В Америке действительно много женских имён, с которыми связано то или другое движение: Мэри Лион — первый женский колледж, М. Фостер положила начало борьбе за трезвость, Бичер-Стоу дала толчок — и какой! — борьбе за эмансипацию негров, Антони и Кади Стоутон положили начало борьбе за политическое равноправие женщин.
У нас другое, у нас герои-женщины — борцы за социалистические идеалы. Я рассказывала о них: о Бардиной, о Перовской, о Кларе Цеткин в Германии. Спрашивают: «А что они создали?» Американки понимают лишь всё конкретное.
Была в театре. Видела Назимову в антимилитаристской пьесе. Пережила яркую и сильную эмоцию. Давно не видела спектакля, который бы меня так захватил: был момент, когда зааплодировала невольно и зал подхватил. Сила пьесы в ярком, красивом женском образе, образе женщины, человека, борца. Эту не согнёшь, эту не сломаешь! Она — прежде всего человек, потом уже жена-любовница и мать.
И Назимова передала этот сильный образ яркими, может быть, «русскими» мазками. Это — Перовская, Гардина, Коноплянникова... Женщины-борцы...
Но разве не симптоматично, что зал аплодирует, когда женщина требует права решать о войне и о мире? И в этих аплодисментах случайной воскресной толпы я увидела больше значения, чем во всех резолюциях сознательных суфражисток. Значит, назрел вопрос. Корни женской эмансипации ушли глубоко в массы. Теперь не страшно за женщину! Её победа обеспечена. Дорогу новой женщине! И я пережила в театре минуту горячего ликования, большой захватывающей радости. Но неужели всё-таки судьба женщины мне так органически дорога? Неужели я в этом вопросе «националистка»? Меня это пугает.
Пожалуй, самое лучшее, что есть в Америке, — это библиотеки. Люблю библиотеку Патерсона, расположенную на местном «Бродвее». Люблю её светлые высокие залы, её особую тишину, шелест переворачиваемых листов. Читаю американскую беллетристику. Есть талантливые вещи. Много психологических чёрточек, указывающих на утончённость душевного склада автора, это, так сказать, «высшая ступень» духовности, какая сейчас достижима. Но до чего во всех этих романах повторно мещанство. Да, да, именно мещанство. Это типично классовые романы, всегда с точки зрения представителей буржуазии. Герои —лучшие типы, какие могут создаться в этом классе, но какие они беспомощные, как бессильны перед существующим злом!..
Их страдания пассивны, и дальше религии (искалеченной и приспособленной к современному веку, «рационализированной») или шаблонно благотворительного исхода они ничего не видят. Авторам хочется быть беспристрастными, объективными, выше социальной борьбы. Но это им не удаётся. Классовая точка зрения проникает так глубоко в их мировоззрение, что они с полной наивностью выдают за объективизм узкоклассовый подход к явлениям.
Зато не прочла, а проглотила письма и кусочки из дневника Маргариты Фуллер. Ещё одна «холодная женщина»
До чего переживания знакомы!
Всё в полутонах. И муки не от внешнего, а от внутреннего, от незаметных для других уколов.
Интересна её характеристика, данная Эмерсоном. Её, тонкую, глубоко чувствующую, нежную, как струна, он считал слишком саркастичной, слишком рассудочной, видящей всюду «смешную сторону». Молодец она! Значит, на людях себя не выдавала, не выказывала, берегла сокровище души для избранника.
Стараюсь научиться труднейшему искусству «быть и не быть», сделать так, чтобы ничем не проявить себя, не мешать Мише, создать атмосферу, будто он один, и всё же незаметно сглаживать жизнь. Не знаю, насколько это удастся. Трудно это. Постарела, потолстела, подурнела. У меня всё зависит от настроения. В июле опять вдруг подтянулась, будто чарами вернула, вызвала молодость. А сейчас отяжелела, потухла, и кажется, будто мне все шестьдесят.
Месяцы, проведённые в Патерсоне, пожалуй, самые бесцветные за всю мою жизнь. Одно утешение: Мишуля будто чуточку «лучше выглядит. Но ни на вершок не подвинулось наше душевное сближение. Что думает Хохля? Как ему живётся? Не знаю».
А. М. КОЛЛОНТАЙ — Н. К. КРУПСКОЙ ИЗ ПАТЕРСОНА В ЦЮРИХ
«14 декабря 1916 года
Дорогая Надежда Константиновна!
До сих пор от Вас ни единой строчки. Писала не меньше пятишести писем. Удивляюсь, отчего нет ответа ? На это письмо, пожалуй, ещё успеете послать ответ в Америку, но вообще имейте в виду, что в конце января — начале февраля еду обратно. Хотелось бы мне к Вам, но немыслимо приехать — через Францию надо бумаги... В «Новом мире» давно уже порвала после того, как они отказались поместить статью, где социал-патриоты названы изменниками, а социал-патриотизм — предательством. Для них, видите ли, вопрос «о защите отечества» ещё не решён! Вышел ли сборник? Что нового? Страшно тягощусь здешней оторванностью. Шлю тёплый привет всем вам.
Ваша А. К.»
28 января 1917 года Александра в третий раз поднялась на борт «Бергенсфиорда».
С пристани ей, улыбаясь, махал Миша. Его милая мордочка в толпе провожающих становилась всё менее различимой.
Свою миссию по отношению к нему она выполнила. Мишуля душевно окреп, здоровье лучше, и сейчас она ему больше не нужна.
Через две недели морского пути она опять увидела Хольменколлен. Тот же красненький «Турист-отель», о котором тосковала в Патерсоне. Тот же дивный вид на Христианию внизу, на фиорд.
Но что-то изменилось за это время в ней и в мире. Война опять расширила свои границы. Весь мир залит кровью и слезами матерей и жён. Война, как тяжёлая туча, давит на атмосферу и не даёт вздохнуть полной грудью. Кажется, если бы война кончилась, если бы сказали, что настанет мир, от радости полились бы слёзы. Сколько бы разрыдалось от счастья! Но даже не верится, что этому ужасу когда-нибудь будет конец. Правительства все зарвались. И катятся по наклонной. Пусть бы докатились до революционных схваток в своей стране, до гражданской войны!