Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка
Шрифт:
— Есть такая партия. Наша партия каждую минуту готова взять власть целиком, — раздался из глубины зала голос Ленина.
Александра выступила на этом съезде с изложением программы большевиков по национальному вопросу.
Стоя на трибуне, она заметила в первом ряду Плеханова. Поседевший, он с неодобрением глядел на неё своими умными, живыми глазами.
В коридоре они прошли мимо друг друга, даже не поклонившись. Того Плеханова, что написал «Монизм» и которого она любила, — его больше не было, он умер для революции, а значит, и для неё.
Русские
В Россию стали приезжать вожди Второго Интернационала. Первым приехал Яльмар Брантинг из Швеции. На Финляндском вокзале ему устроили красивую и внушительную встречу с приветственными речами, знамёнами и оркестром. Он был удивлён и растроган.
На следующий день, когда Александра пришла к нему в гостиницу «Европа», Брантинг пожаловался, что у него украли «оба кусочка мыла» (для мытья и для бритья).
— Да, — сказал он, — вам предстоит ещё большая работа для просвещения и морального воспитания запущенного царизмом русского народа.
— Для этого надо прежде всего взять власть в руки самого народа, — ответила Александра.
— Этого же хотят и социалисты всех стран.
— Но пути наши различны, — подчеркнула Александра. — Мы возьмём власть революционным путём — через Советы.
— Но почему не пойти исторически испытанным путём — через Учредительное собрание?..
Ленинской линии понять он не мог.
Вскоре Александре вновь понадобилась помощь Брантинга в получении шведской визы. В конце июня ЦК делегировал её и Воровского в Стокгольм, на конференцию левых циммервальдцев. Необходимо было добиться признания левым крылом социал-демократии линии большевиков. Однако в тот момент ореол Февральской революции, популярность Керенского ещё властвовали над умами иностранных товарищей. Большевизм пугал смелостью, новизной, революционностью. Многие делегаты на совещание не приехали, и оно превратилось в «информационное», а фактически — в бесплодные прения. Среди циммервальдцев господствовало мнение, что большевики — ничтожная кучка и что массам идея власти Советов совершенно чужда.
Эту точку зрения опровергли нахлынувшие вдруг события. 5 июля газеты сообщили о восстании в Петрограде. Телеграммы были отрывочными и сенсационными, но чем больше накапливалось сведений, тем неопровержимее становился факт: восстание вспыхнуло стихийно, помимо воли и желания партии, и всё же оно, руководимое рабочими, матросами, солдатами, шло целиком под большевистскими лозунгами. Не большевики, а масса трудового народа в России стихийно противилась продолжению империалистической войны.
Александра и Боровский встретились в кафе, чтобы обсудить ситуацию. Там их разыскал Ганецкий и сообщил последние новости из России: мятеж поднят матросами Балтийского флота. Арестованы многие члены партии. Ленину удалось скрыться, но его разыскивают.
Вечерние газеты уже писали
Кампания в прессе исключала возможность продления десятидневной визы, которая уже истекала. Боровский и Ганецкий уговаривали Александру уехать в Норвегию, пока не выяснится обстановка, убеждали, что силы сейчас очень и очень могут пригодиться за границей. Возвращаться в Россию — значит идти на неизбежный арест.
Но Зоя Шадурская, приехавшая в Стокгольм из Парижа, убеждать Александру не стала. По обрывкам оброненных фраз, по необычной задумчивости глаз подруги Зоя поняла, что сердце Александры там, где вскипает и пенится, ударяясь о гельсингфорсский пирс, балтийская волна.
Вот и опять пограничная станция Торнео. Унылые казённо-казарменные постройки. Низкорослая полярная берёза.
В вагоне у пассажиров отобрали паспорта и велели ждать в здании станции. В зале — тесно, грязновато, шумно, накурено.
Александра и Зоя сели за столик, заказали чай.
Из комнаты комендатуры то и дело выскакивали офицеры-пограничники и бросали на них любопытствующие взгляды.
Появился тот самый юный офицер, что четыре месяца назад впустил Александру в новую Россию. Теперь он уже был без красного банта. Хмуро взглянув на Александру, он отвернулся, не поклонившись.
Прошёл час. Другой. Третий.
Пассажиры высказывали недовольство: почему с подачей поезда задерживают? Говорили об Июльском восстании, о расправе с большевиками, о разгроме «Правды», арестах. «И будут этих немецких шпионов судить, как предателей родины, полевым и скорым судом».
Наконец объявили посадку.
Неужели так и дадут уехать?
В вагоне двери купе загородил офицер.
— Гражданка Коллонтай? Пожалуйте в комендатуру. — И, обращаясь к Зое, добавил: — Нет, нет, вас пока не зовут.
Тесная комнатка комендатуры была набита офицерами. Среди них выделялась статная фигура князя Белосельского-Белозерского. В юности, когда Александра увлекалась балами, он был одним из её партнёров по танцам.
Напряжённую тишину, прервал голос князя:
— Гражданка Коллонтай, вы арестованы!
— По чьему распоряжению? — спокойно спросила Александра. — Я член Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. Или в России переворот? Опять монархия?
— Что вы! Ваш арест по распоряжению Временного правительства.
— Прошу показать мне приказ.
Князь сложил бумагу так, чтобы Александра увидела подпись Керенского.
— В таком случае прикажите, чтобы из вагона сюда внесли мои вещи, а то ещё пропадут.
— Разумеется! Поручик, распорядитесь.
Напряжение сразу спало. Офицеры зашевелились, засуетились.
В комнату привели Зою.
— А ты-то мне расхваливала новую Россию. Что же тут нового? — сказала она, вызывающе глядя на князя. — Даже очень старо и очень знакомо. Всё как подобает старой матушке-России, только жандармы в другой форме.