Александрийская поэзия
Шрифт:
И под бровями огнем горели грозные очи,
370Так он промолвил в сердцах, на детей Халкиопы разгневан
Больше всего, ибо мнил, что приплыл ради них чужеземец:
«Ну-ка, бесстыдные, прочь с моих глаз убирайтесь скорее!
Козни оставьте, покиньте наш край и плывите обратно, —
Фрикса наследья, руна злополучного, вам не увидеть!
Не за руном из Эллады сюда вы так скоро приплыли, —
Нет, вы за
Если бы вы перед тем от моей не вкусили трапезы,
Я б, языки вам отрезав и обе руки отсекши,
Ноги оставил одни и отсюда обратно отправил,
380Чтобы набеги свершать вам было впредь неповадно.
А на бессмертных богов чего только вы не налгали!»
Так раздраженный он молвил. Вскипело в груди Эакида
Гневное сердце сильней. Душа в нем уже порывалась
Грозное слово промолвить в ответ. Но сказать ему не дал
Сам Эзонид, что, его упредив, ответствовал кротко:
«Воли себе ты, Эит, не давай перед нашей дружиной.
Прибыли, правда, к тебе мы в город не зря, и опять же
Не из корысти какой. Кто дерзнул бы по морю столь долгий
Путь добровольно пройти, чтоб чужое присвоить? Меня же
390Злая толкнула судьба и владыки безбожного воля!
Милость просящим яви, а я пронесу по Элладе
Вечную славу твою. И мы наперед уж готовы
Делом Ареса воздать за услугу тебе хоть сейчас же,
Жаждешь ли ты савроматов иль племя какое иное
Силой заставить жезлу твоему подчиняться покорно».
Молвил он так, улещая Эита ласковой речью.
Сердце в груди у царя волновалось мыслью двоякой:
Сразу ль напавши на них, на месте всех изничтожить,
Или ж их силу сперва испытать. Эта мысль показалась
400Лучшей ему и, прервав его речь, сказал он Язону:
«Странник, зачем же тебе обо всем говорить так пространно?
Если и вправду ваш род от богов, если мне не уступишь
Ты ни в чем, явившись сюда за чужим достояньем, —
Дам золотое руно увезти, как того ты желаешь,
Но испытаю сперва. К храбрецам не столь я завистлив,
Как тот владыка в Элладе, про коего вы говорили.
Мощь и отвагу твою испытаю я подвигом трудным, —
Как он ни страшен, свершаю его я своими руками!
Двое быков у меня на равнине Ареса пасется, —
410Два медноногих быка, изо рта выдыхающих пламя.
Их под ярмо подведя, я гоню их по ниве Ареса
Четырехдольной. Но вплоть до межи подняв ее плугом,
В борозды я, как посев,
Зубы страшного змея; на ниве из них прорастают
Воинов меднодоспешных тела. Но, копьем поражая,
Их низлагаю, когда на меня они все ополчатся.
Я на заре запрягаю быков, а вечерней порою
Жатву кончаю. Так вот, если ты совершишь этот подвиг,
В тот же день золотое руно увезешь для владыки.
420Прежде ж его не отдам, и не думай. Позорно, коль будет
Славный доблестью муж уступать слабейшему мужу».
Так он сказал, а Язон, глаза потупивши долу,
Молча безгласный сидел, из беды не видя исхода.
Долгое время то так, то сяк он думал, не в силах
Смело согласие дать, ибо пагубным дело казалось.
Так наконец отвечал он Эиту уклончивой речью:
«Много препон, и по праву, Эит, предо мною ты ставишь.
Но потому, как бы ни был тот подвиг труден, дерзну я
Выполнить все, пусть судьба даже смерть мне пошлет. Ведь на свете
430Нет ничего для людей неизбежности горше, той самой,
Что и меня к вам подвигла прийти по желанью владыки».
Так с безнадежностью в сердце сказал он Эиту. Эит же
Словом жестоким ему, пребывавшему в горе, ответил:
«Что же, иди к дружине теперь, коль на подвиг решился.
Если же ты иль ярмо на быков наложить побоишься,
Или же в страхе отступишь пред гибель несущим посевом,
Сам обо всем позабочусь тогда, чтобы в страхе зарекся
В будущем всякий другой посягать на сильнейшего мужа».
Так он с презреньем сказал. А Язон с высокого кресла
440Встал, и с ним Теламон и Авгий. Вышел за ними
Арг, — но один, ибо братьям успел он кивнуть головою,
Чтобы остались они. И пошли из чертогов герои,
Сын Эзона средь них выдавался всех больше, блистая
Стройностью и красотой. На него украдкой смотрела
Из-под блестящей фаты неотрывно Эитова дева,
Сердце ей жгла тоска, и мысль, словно плавно скользящий
Сон, устремилась вослед уходящему юному мужу.
А герои меж тем удрученные вышли из дома,
И, опасаясь навлечь Эита гнев, Халкиопа
450В свой поспешила чертог удалиться вместе с сынами.
Также пошла и Медея к себе. Ей на ум приходило
Много такого, о чем побуждают нас думать Эроты —
Все, что видала она, пред очами снова витало:
Сам он, каким был тогда, и в какое одет был он платье,
Что говорил, и как на кресле сидел, и как вышел